Родная старина
Шрифт:
Каких только поборов не брали с них!.. Кроме обычной барщины, или панщины, т. е. работы на пана, которою помещик распоряжался по своему произволу, он отбирал себе в дворню детей у крестьян, не облегчая при этом ни в чем их повинностей. Сверх того, крестьянин три раза в год – пред Пасхой, Пятидесятницей и Рождеством – обязан был доставить помещику «осып», т. е. несколько четвериков [четверик – ок. 26 литров] всякого зерна, несколько пар домашней птицы. Со всего крестьянского достояния – со стад крупного и мелкого скота, с табунов лошадей, с меда и плодов – десятая часть должна была оставаться помещику. Каждый улей в крестьянском пчельнике, каждый «хлопский» вол были обложены пошлинами. За право пасти скот, ловить рыбу, за измол муки – за все крестьяне должны были платить пану пошлину; даже сбор желудей приходилось им оплачивать. Мало того, крестьянам запрещено было не только приготовлять себе напитки: мед, пиво, водку, но даже и покупать в ином месте,
Страдал народ от панов, – страдал, конечно еще больше от жидов. Паны, особенно богатейшие из них, почти никогда сами не управляли имениями, а сдавали их на аренду евреям.
Это даровитое племя, рассеявшееся почти повсюду в Европе, гонимое вследствие слепой религиозной вражды, не могло сливаться с населением, держалось повсюду особняком, своими отдельными общинами и направило все свои способности на быструю наживу, так как деньги только и давали еврею цену в глазах населения. Торговля и ростовщичество, как более легкие способы наживы, особенно полюбились евреям: всюду, где они водворялись, они ловко забирали торговые дела в свои руки и быстро обогащались. Теснимые и презираемые христианами, они в свою очередь, где могли, вымещали и свои обиды на них. Таким образом, взаимная вражда между христианами и евреями явилась настолько же по вине первых, сколько и вторых.
В Польше оказывалось евреям больше терпимости, чем в других странах, поэтому они и стали сюда переходить в большом числе. Им разрешалось здесь свободно заниматься торговлей и ремеслами; общинам их (кагалам) дано было право самосуда и самоуправления. Раввины, т. е. еврейские священники, стали заправлять всеми делами общин. Мало-помалу евреи распространились по всей Западной России. Повсюду, где они водворялись, в городах или местечках [небольших городках], денежные обороты и вся мелочная торговля переходили в их руки. С ловкими, находчивыми торговцами-евреями, которых поддерживали кагалы, трудно было соперничать русским или полякам. Особенно охотно евреи стали брать в аренду панские имения и корчмы; паны, безумно мотавшие деньги, проживая в Варшаве или за границей, с радостью сдавали свои родовые и жалованные имения в аренду, лишь бы только скорее получить побольше денег, и давали арендаторам не только свои имущества в полное распоряжение, но даже и свои панские права над крестьянами. Еврей-арендатор получал власть не только облагать крестьян разными пошлинами, всячески наказывать их, но даже казнить смертью! Это повело к страшным злоупотреблениям. Арендатор не дорожил, конечно, выгодами помещика, не заботился
о том, чтобы привести имение в цветущее состояние; главным делом для арендатора было поскорее нажиться на счет пана, хотя бы для этого надо было выжать последние соки из несчастных крестьян. Евреи-арендаторы придумывали новые поборы с них. Дело дошло до того, что крестьянин не мог крестить дитя свое, не мог справить свадьбы, не уплатив установленной пошлины. Паны-католики даже стали отдавать евреям в аренду православные церкви, и жид-арендатор не прежде открывал церковь для разных треб и обрядов, как получив известную плату. Казалось, не было унижения и поругания, какому паны не подвергали бы православной церкви и несчастных крестьян! Одни из них под гнетом нищеты и неволи тупели, свыкались со своим рабским положением, а другие, более крепкие духом, бежали в степи… И какую же ненависть к панам и к жидам уносили они сюда!
Новые восстания казаков
С 1625 г. начинаются снова казацкие восстания. Поводом к первому движению было то, что сейм не хотел утвердить прав, добытых казаками при Сагайдачном. Напрасно они добивались на сейме и свободы православию. Все просьбы казаков отклонялись; за ними не признавали даже и права присылать депутатов, не считали их сословием. Притеснения православных продолжались; тогда и казаки тоже перешли к насилиям. Когда киевский войт Федор Ходыка стал, согласно правительственному постановлению, передавать некоторые православные церкви униатам, казаки сделали нападение на польский отряд, бывший с ним, рассеяли его, а самого Ходыку бросили в Днепр. Мало того, напали на католический монастырь, ограбили его, убили священника. По совету митрополита казаки отправили в Москву посольство с просьбою к царю принять их под свою руку. Об этом узнало польское правительство, и коронный гетман Конецпольский получил приказ укротить мятежников. Дело кончилось тем, что казацкий табор был осажден у озера Куракова, близ Кременчуга, и казаки принуждены были сдаться на тяжелых условиях: должны были ограничиться 6 тысячами реестровых, выдать пушки, отказаться от походов на Крым и Турцию
Договор этот, впрочем, никакой силы не имел: казацкие чайки по-прежнему носились по Черному морю. В 1629 г. казаки, по их выражению, «окурили мушкетным дымом цареградские стены» и нагнали большого страху на жителей Стамбула.
Притеснения православных продолжались. Папские грамоты разжигали вражду к ним. В это время польские войска, возвращавшиеся из похода, размещены были в Украине. В православном населении пошли ходить слухи, будто польские жолнеры присланы вывести православную веру из Украины и искоренить весь южнорусский народ; пьяные жолнеры сами своими похвальбами да стращаниями породили эти слухи. Раздраженное население сильно взволновалось. Тарас Трясило, запорожский гетман, потребовал, чтобы жолнеры удалились, – те, конечно, не послушались; тогда Тарас напал на поляков – они бежали. Народ, возбужденный его призывом и духовенством, поднялся, стал прогонять жолнеров, толпами бежал к Тарасу, и скоро у него набралось несколько десятков тысяч; но, кроме запорожцев, все были плохо вооружены… Поляки опять одержали верх, но это им стоило больших усилий и потерь. Тарас и другие коноводы восстания были казнены.
В 1632 г., с избранием Владислава на польский престол, у русских оживает надежда на лучшее будущее. Это было время, когда действовал Петр Могила. Новый король понимал, конечно, что казаки могут придать ему много силы в борьбе с внутренними и внешними врагами, и готов был дать всякие льготы православию, но встретил сильное противодействие со стороны сановников. Примас (архиепископ), возлагая корону на Владислава, внушал ему, что он должен всячески охранять и распространять римско-католическую веру и не давать еретикам никаких прав, хотя бы и обещал. А когда король хотел было дать грамоту в пользу православных, то литовский канцлер Радзивилл отказался приложить печать.
– Я во всем прочем повинуюсь вашему величеству, – сказал он, – но там, где дело идет о святой римско-католической вере, не могу поступить никак против совести!
Хотя печать и была приложена после того, как примас и епископы объявили, что они берут этот грех (выдачу льготной грамоты еретикам) на свою душу, но из этого ясно можно видеть, как трудно было польскому королю, даже при всем его желании, в чем-либо существенно облегчить положение русского народа и православия.
Не только истые католики-поляки, но и окатоличенные паны старинного русского рода оказывались жестокими гонителями русского населения и православия. Князь Иеремия Вишневецкий, человек талантливый и прекрасно образованный, владелец огромных имений (почти вся нынешняя Полтавская губерния принадлежала ему), происходивший от древней русской фамилии, сделался свирепым гонителем православного русского народа. Вишневецкому ничего не стоило велеть избить православных жителей целого местечка или ослепить сотни людей. Другой, тоже старинного русского рода, дворянин Самуил Лащ – образец необузданного своеволия, жестокости и нахальства – творил совершенно безнаказанно неимоверные насилия и беззакония. Никаких законов, никакого общественного мнения он и знать не хотел. С отрядом в тысячу человек он делал беспрестанные наезды, грабежи, причем беспощадно избивал людей, обрезывал уши, носы. Весьма набожный, он запирался в Великом посту в монастырь, где проводил время в духовных упражнениях, каялся, молился, а в первый день Пасхи 1630 г. в одном местечке вырезал поголовно все население! Этому разбойнику все сходило с рук, так как он находился под покровительством всесильного тогда коронного гетмана Конецпольского. Целые сотни судебных дел по жалобам были на него; были изданы сотни приговоров, осуждавших его на изгнание из отечества, лишавших его прав, но он ни на что не обращал внимания. Рассказывают даже, будто он дошел до такой дерзости, что, собравши все свои приговоры, велел сшить себе из них мантию и в ней явился к королю…
Притеснения народа и гонение православия вызывают целый ряд новых казацких восстаний. В 1635 г. казаки ходили в Черное море под начальством Сулимы, ограбили турецкие берега, а на возвратном пути нечаянным нападением завладели польской крепостью Кудаком [Кодаком] (построенной у порогов, чтобы сдерживать казаков от их морских походов) и истребили всех защитников ее. Восстание это скоро было подавлено; Сулима при помощи реестровых казаков был выдан полякам. В Варшаве ему и четырем казацким старшинам отрубили головы, тело Сулимы разрубили на четыре части и развесили на четырех концах города.
Через два года вспыхнуло новое, более опасное восстание. Главным коноводом явился Павлюк. Поводом послужили недовольство казаков и притеснения тех, которые самовольно приняли на себя казацкое звание. Их принуждали силою обращаться в крестьян и повиноваться панам, в имениях которых они жили. При этом жолнеры обходились с ними очень сурово.
– Мы – рыцарский люд, к этому не привыкли! – кричали украинцы и уходили толпами, кто на Запорожье, кто далее на восток.
На этот раз волновались и реестровые казаки, которым плохо платилось обещанное жалованье.