Родная старина
Шрифт:
Места по берегам Днепра близ Запорожья делились на несколько участков, или «паланок», как их звали, где и занимались запорожцы скотоводством и другими промыслами. Некоторые из казаков, имевшие больше склонности к оседлой и семейной жизни, селились в этих участках, устраивали себе землянки (бурдюги), стоявшие часто в далеком расстоянии одна от другой, а не то заводились и целые хуторы, так называемые «зимовники».
1 января, по старому обычаю, происходило избрание нового кошевого и других старшин. В этот день распределяли по куреням реки, речки и озера для рыбной ловли. Когда довбиш по приказу кошевого бил сбор, есаул выносил из церкви походное знамя, затем сбирались казаки из всех куреней. Раздавался еще два раза бой в литавры; тогда приходил кошевой с палицей, за ним
– Паны молодцы и товариство! У нас нынче новый год, треба нам по древнему нашему звычаю раздел в войске рекам и урочищам учинити.
В ответ на это все кричали: «Добре!»
Затем мечут жребий, и какому куреню где досталось, там и должен он был промышлять целый год.
Затем кошевой снова говорил:
– Паны молодцы! Не будете ли с сего року (году) по старым вашим обычаям иных старшин выбирати, а старых скидати?
Если казаки были довольны своей старшиной, то кричали:
– Вы батьки и паны наши добрые. Треба вам над нами пановати!
Тогда кошевой и прочие старшины, поклонившись, уходили по своим куреням.
Если же рада изъявляла желание переменить своих начальников, то кошевой должен был положить свою палицу на шапку и принести к знамени, а потом, поблагодарив всех за прежнюю честь и повиновение, уйти к себе в курень. Так же поступали и другие старшины.
При выборе нового кошевого и других должностных лиц часто происходили большие споры. Случалось, что некоторые курени хотели одного, другие – другого. Поднимался шум, гам, брань, а иногда и рукопашная схватка. Когда наконец какая-либо сторона одолевала, человек десять казаков шли в курень за избранником и просили, чтобы он принял ту должность, в какую его избрали. Если же тот отнекивался и не хотел идти на раду, то его силой тащили: два человека брали его за руки, а другие пихали сзади, толкая в спину и в шею, и таким образом приводили своего вновь выбранного начальника на площадь, причем приговаривали порой:
«Иди, собачий сын; нам тебя треба; ты наш батько; будь нам паном!»
Приведя на раду, вручали ему знак его достоинства. Он же, по обычаю, должен был два раза отказаться, признавая себя недостойным той высокой чести, какою его хотели почтить; только по третьей просьбе соглашался. Тогда боем в литавры отдавали ему честь. При этом совершался еще такой обряд: старейшие казаки брали в руки землю или даже грязь, если дело было после дождя, и клали вновь избранному на голову (вероятно, этим хотели напомнить ему, чтобы он не зазнавался и не забывал бы о смерти – о том, что и его земля со временем покроет).
Кроме января, рада собиралась еще два раза в году: 1 октября, в день Покрова, когда в Сечи был храмовый праздник, и на Светлое Христово воскресенье; впрочем, если не предстояло никаких перемен в составе начальства и не было особенных каких-либо вопросов, то в эти дни рада отменялась.
Кроме этих определенных для рады сроков, случались сходки и в неурочное время. Если было какое-либо неудовольствие на начальников и у многих являлось желание сменить их, то иногда совершенно неожиданно происходили очень бурные рады. Несколько куреней сначала тайно сговаривались свергнуть старшин, затем двое-трое наиболее смелых, иногда сильно подгулявших, колотили чем попало в литавры, находившиеся всегда на площади. Прибегал довбиш. Буйная толпа заставляла его бить сбор. Ослушаться он не смел: иначе его могли бы избить до смерти. Сбегались казаки на раду и становились на площади кругом. Посреди помещались старшины: кошевой, судья, писарь, есаул. Кошевой обыкновенно спрашивал:
– Паны молодцы, на что рада у вас собрана?
А те, которые хотели свергнуть его, говорили:
– Ты, батьку, положи свое кошевье; ты нам неспособен.
При этом объясняли и причину, почему находят нужным его сменить. Если желали сменить судью или писаря и др., то обыкновенно говорили:
– Годи (довольно) им пановати; они негодные…
Старшины тотчас же уходили в свои курени. При этом поднимался обыкновенно страшный шум. Казаки делились на две части: одна отстаивала старых начальников, другая требовала выбора новых. Тут без ссоры и спора дело не обходилось; нередко пускались в ход палки, и случались даже смертоубийства. Положение старшин при этом было незавидно: они могли потерпеть в это время побои, увечья и даже с жизнью проститься. Сторона, желавшая новых начальников, тащила на площадь своих избранников, а противники не пускали их в круг. Дело кончалось нередко тем, что эти избранники возвращались в свои курени избитые, изорванные и рады-радехоньки были, что жизнь свою спасли…
Историко-культурный комплекс «Запорожская Сечь» в национальном заповеднике на острове Хортица. Реконструкция
Таково было положение начальников у буйной запорожской вольницы в мирное время. Не то было во время войны: тогда повиновение начальству и почтение к нему доходили до самой высокой степени – понимали все, что своеволие и несогласие в походе грозят гибелью не одному или нескольким казакам, а всему их войску.
Старшинам шли значительные доходы, особенно с вина, которого истреблялось запорожцами чрезвычайно много. Все торговцы, привозившие какие-либо товары, обыкновенно делали подарки кошевому и всем старшинам; не считалось зазорным брать приносы и с разных просителей. Сверх того, все казаки, ходившие на какой-либо промысел – рыболовство или охоту и проч., обыкновенно часть своей добычи дарили своей старшине, в пользу которой шли также доходы, довольно значительные, с перевозов чрез реки.
Самым выгодным промыслом была в глазах казаков война. Невзначай напасть на татарские улусы, угнать сразу целые стада скота или табуны: лошадей или «пошарпать» богатые берега Турции и вернуться с грудою всяких драгоценностей, с карманами, полными золота и серебра, захватить сразу столько, чтобы можно было, не трудясь, без заботы прожить много дней, бражничать и кутить на широкую ногу – вот что было заветной мечтой запорожца. Те атаманы-удальцы, которые умели часто и ловко устраивать набеги, доставляли «товариству» запорожскому «славу лыцарскую» да богатую добычу и были главными любимцами казаков и в песнях прославлялись.
Война и разгул – вот из чего главным образом сплеталась жизнь запорожца. И на жизнь, и на смерть истый запорожец смотрел с презрением. Он не жил семейной жизнью. Ни одна женщина не смела показаться в Сечь; о будущем, о судьбе своих детей, стало быть, забот не было, не было думы и о своей старости; редкий из запорожцев умирал своей смертью. Одни из них находили смерть себе в морской пучине; другие гибли от сабли турецкой или татарской; третьи, более несчастные, кончали жизнь в невыразимых мучениях, какие только могла измыслить человеческая злоба, – умирали, часто удивляя своих мучителей необычайной твердостью, с какою выносили они ужасную казнь. Гибли они целыми сотнями и на турецких каторгах. Да и те из запорожцев, которые умирали у себя в Сечи – умирали обыкновенно не в старых годах: боевая жизнь, полная всяких невзгод, да разгул, не знавший меры, сильно сокращали казацкий век.
Тысячами погибали запорожцы, но Сечь, это гнездо казацкое, не пустела. Охотников до вольного житья, хотя бы полного тревог и опасностей, было много среди людей, подавленных панским гнетом, тяжелым подневольным трудом да нуждою безысходною. Шли в Сечь толпами, лишь бы приняли только. Запорожцы в свое братство принимали новичков очень легко: требовалось только, чтобы человек был православной веры, способный к военному делу, расторопный, сметливый… Между запорожцами попадались и литовцы, и поляки, и татары крещеные, и волохи [румыны], и черногорцы – словом, могли быть здесь люди разных племен, но огромное большинство было чисто русских, и притом из простого деревенского люда.