Родная старина

Сиповский В. Д.

Смерть Плещеева и казнь Траханиотова, по-видимому, несколько удовлетворили бушующую чернь. Она криками благодарила царя, но выражала желание, чтобы казнь постигла и Морозова. Казалось, ему не миновать было беды. Но внезапно в одном конце Москвы вспыхнул пожар и стал быстро распространяться; наконец загорелся большой кружечный двор, или кабак. Толпа накинулась на даровую водку; разбивали бочки, черпали водку шапками, сапогами… Многие перепились до смерти; некоторые погибли в пожаре. Пожар отвлек внимание черни от мятежа. Правительство между тем несколько дней подряд старалось всякими мерами успокоить народ: в Кремле угощали стрельцов и служилых немцев вином и медом; царский тесть Милославский устраивал пиры и приглашал более влиятельных торговцев; священники по распоряжению патриарха увещевали народ успокоиться, обнадеживали его, что с

этой поры дела пойдут лучше. Некоторые из должностных лиц, не любимые народом, были заменены другими, более угодными ему.

Когда наконец народное волнение улеглось, царь пожелал лично переговорить с народом. Об этом заранее было объявлено всем. В назначенное время государь вышел на площадь в сопровождении боярина Никиты Романова и обратился к собравшемуся народу с речью, – выразил прежде всего большое сожаление, что неведомо для него безбожные Плещеев и Траханиотов притесняли народ, за что и понесли заслуженную кару. Затем царь высказал надежду, что назначенные теперь богобоязливые мужи будут блюсти пользу и благо народное, о чем и сам он, государь, отныне будет иметь бдительное смотрение; обещал, что пошлина на соль будет отменена, а разные льготы народу будут умножены.

В ответ на это народ низко кланялся, благодарил царя и желал ему долголетия.

В заключение царь стал говорить о Морозове, просил, чтобы народ не требовал его казни, – ручался, что он будет оказывать всем только свою любовь и расположение, обещал отставить его от должности государственного советника, если он совсем не угоден народу, лишь бы только остался он, его воспитатель и второй отец, цел и невредим. «Сердце мое, – сказал царь в заключение, – не вынесет его смерти», – и затем выразил надежду, что народ от него, государя, не потребует такой тяжкой жертвы. При этом слезы показались на глазах царя и голос его прервался…

– Будь здоров на многие лета! – громко закричал тронутый народ в ответ царю. – Как Богу угодно и государю, пусть так и будет!

Царь сердечно любил своего воспитателя и всеми силами старался оберечь его от всякого лиха. Морозова отправили в Кирилло-Белозерский монастырь. Туда царь послал наказ, чтобы его охраняли от всякой беды; даже собственноручно приписал, чтобы боярина берегли «от всякого дурна», грозил казнью за дурную охрану и сулил награду, если приказ будет точно исполнен. «Я вас пожалую, – писал он, – так, что от зачала света такой милости не видали!»

Морозов недолго пробыл в Кирилло-Белозерском монастыре. По возвращении оттуда он уже не был больше главным правителем, но по-прежнему оставался очень близким лицом царю, помогал ему своим советом и, видимо, очень желал оправдать обещание царя народу, – старался при всяком случае выказывать к нему любовь и расположение и помогал всякому, кто к нему обращался…

Московские мятежи отразились и в других городах. Воеводы и разные подьячие творили повсюду много зла народу, – вдали от Москвы, конечно, еще больше, чем здесь. Искать законной управы на лихоимцев и насильников было очень трудно для жителей городов, далеких от столицы; а слухи, что бояре за молодостью царя заправляют всем, как хотят, не доводят правды до него, поджигали недовольных к восстанию; не на царя они поднимались, а на бояр-лиходеев, которые во зло употребляли государево доверие, управляя его именем.

Летом 1648 г. вспыхнул мятеж в Сольвычегодске. Здесь при сборе податей творились вопиющие насилия и неправды, – это и вызвало восстание. Затем возмутились устюжане, раздраженные взяточничеством подьячего, которому сильно покровительствовал воевода. Лихоимец был убит мятежниками. Эти восстания были скоро усмирены. Гораздо труднее было справиться во Пскове и Новгороде.

Из русских областей, отошедших к Швеции по Столбовскому договору, являлось много перебежчиков. Их по условию следовало выдавать шведскому правительству; но они были русские люди, православные, желавшие сохранить свою народность, веру и жить в отечестве. Выдавать их лютеранскому правительству казалось царю делом зазорным. Со Швецией заключили новый договор: царь обязался заплатить большие деньги за перебежчиков. В счет этого выкупа решено было отпустить в Швецию хлеб из псковских житниц.

Из Москвы послан был во Псков купец с приказом купить две тысячи четвертей хлеба для того, «чтобы цены приподнять, чтобы немцам сдать его по дорогой цене, какая будет на рынках». (По условию [договора] шведы обязывались принять хлеб по рыночной цене.) В тот

год был недород хлеба, и потому он был недешев; когда же московский купец скупил его в большом количестве, то цена его еще более возвысилась. На беду, скупщик хлеба задумал еще воспользоваться случаем к легкой наживе, стал и псковичам продавать хлеб по возвышенной цене. Среди них поднялся сильный ропот. Стали ходить слухи, что бояре-изменники держат сторону иноземцев, намерены вывезти казну шведской королеве и хлеб отправляют за рубеж, хотят «оголодать» Русское государство. На сходках у кабаков и на рынках наиболее смелые из народа стали кричать, что не надо пропускать хлеба за границу. Обратились с этим требованием даже к архиепископу. Воевода пригрозил «кликунам», как тогда звали главных коноводов народных сходов. Но угрозы не подействовали; на следующий день толпа, уже более многочисленная, кричала, что не надо вывозить хлеб… В это время крикнули:

– Немец едет! Везет казну из Москвы!

В ту пору шведский агент в самом деле вез часть денег, уплаченных за перебежчиков. Толпа кинулась на него, отобрала у него деньги и бумаги, а самого посадила под стражу. Напали и на двор московского купца, скупившего хлеб. Мятежники не хотели и знать своего воеводу, выбрали свое особое правление из посадских и послали к царю челобитчиков с жалобами на насилия воеводы и его подчиненных…

Псковский мятеж отозвался и в Новгороде. 15 марта 1650 г. прибыл в Новгород проездом датский посол. Один посадский кричал в толпе народа, что приехал немец, что он везет московские деньги к немцам; этот крикун возбуждал чернь и на богатых купцов, закупавших хлеб для казны. Народ заволновался; ударили в набат; началась «гиль», как называли тогда в Новогороде и Пскове народные движения. Толпа кинулась на несчастного, ни в чем не повинного посла, избила, даже искалечила его; затем напала на дворы новгородских богачей и разграбила их. Унять бунтовщиков у воеводы не было силы: стрельцы пристали к мятежу. Митрополит новгородский Никон попытался пустить в дело духовное оружие; он в Софийском соборе торжественно проклял зачинщиков мятежа. Но это еще больше разозлило мятежников; они двинулись на митрополичий двор. Никон вышел к ним и стал уговаривать их; но мятежники избили и его. Владыка, несмотря на это, не потерял силы воли, по-прежнему корил мятежников, увещевал их образумиться, не гневить государя и выдать главных коноводов, как требовала царская грамота. Все было напрасно… тогда только слова Никона подействовали, когда подошел к Новгороду боярин князь Хованский с военным отрядом. Наконец 20 апреля мятежники смирились и выдали главных зачинщиков. Поступили с ними очень милостиво: смертью казнен был только один, более других виновный в оскорблении датского посла. Никон, сам сильно пострадавший, хлопотал пред царем о прощении и снисхождении к мятежникам.

Псковичи волновались дольше новгородцев, не слушались никаких увещаний; порешили даже обороняться от Хованского. Псков продержался в осаде до половины августа.

В Москве 26 июля постановлено было на соборе еще раз испытать мирные средства против мятежного Пскова. Сюда прибыл Рафаил, коломенский епископ, с несколькими духовными лицами. А с ними выборные люди из разных сословий. Они обещали мятежникам прощение, если те смирятся, и грозили царским гневом и карою, если будут упорствовать, – говорили, что сам царь поведет на них ратную силу. Увещания Рафаила и выборных людей подействовали: их устами говорила как бы вся Россия. Псковичи наконец покорились этому голосу, принесли повинную и выдали главных виновников мятежа; их казнили.

Соборное уложение и судебное дело

Волнения, мятежи, жалобы на неправосудие и лихоимство побудили царя и его советников подумать об улучшении судопроизводства и управления.

В 1648 г., 16 июня, царь на общей думе с патриархами, святителями, со своими боярами и другими думными людьми постановил собрать в одно целое все статьи из апостольских правил, законов греческих царей, которые подходили к государевым и земским делам, а также указы прежних русских государей и боярские приговоры. А на какие случаи не было ни указов государя, ни боярских приговоров, то изложить общим советом, «чтобы Московского государства всяких чинов людям, от большого и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем равна». Собрание всех статей и указов было поручено боярам-князьям: Одоевскому, Прозоровскому, окольничему князю Волконскому да дьякам Леонтьеву и Грибоедову.