Родная старина
Шрифт:
Торжественное шествие на иордань открывали стрельцы в числе нескольких сот человек. Они были в лучших цветных платьях, шли по четыре человека в ряд; у одних были золоченые пищали и винтовки, у других золоченые копья, у третьих золоченые протазаны (род алебарды), древки которых были перевиты атласом и галуном… За этим блестящим отрядом стрельцов следовал крестный ход: несли хоругви, кресты, иконы, затем шли священники (бывало до трехсот), затем игумены, епископы, архиепископы, митрополиты и наконец патриарх. Все были в богатейшем облачении, – чем выше сан, тем богаче были и одежды… Потом открывалось шествие государя. Нижние чины шли впереди, по три человека в ряд. Сначала шли дьяки разных приказов в бархатных кафтанах; за ними дворяне, стряпчие, стольники – в блестящих золотых (златотканых) кафтанах, далее ближние люди, думные дьяки и окольничие в богатейших шубах; затем шел постельничий, а пред ним стряпчие несли государево платье, которое царь обыкновенно переменял на иордани: один нес посох, другой – шапку,
Царь шествовал в большом царском наряде. Сверх зипуна и богатейшего станового кафтана на нем было царское платье из дорогой золотной материи, унизанное жемчугом и драгоценными камнями; царская шапка блистала алмазами, изумрудами, яхонтами; на плечах царя была столь же богатая диадема, или бармы; на груди на золотой цепи был крест из животворящего древа; в правой руке – жезл, украшенный золотом и каменьями; сапоги государя, бархатные или сафьянные, были также богато унизаны жемчугом… Под руки царя поддерживали обыкновенно двое стольников из ближних людей; подле шли бояре и думные люди в богатейших шубах, в горлатных высоких шапках. По обе стороны царского пути шли стрелецкие полковники в бархатных ферязях и турских кафтанах; они оберегали государское шествие от «утеснения нижних чинов людей».
Затем следовали гости в золотых кафтанах и наконец приказные и иных чинов люди и народ. Подле всего этого шествия шло с обеих сторон 150 или 200 человек стрельцов…
Самый обряд освящения воды происходил следующим образом. Сначала духовные власти подходили к государю и патриарху и кланялись; затем патриарх раздавал всем свечи, начиная с государя, и совершал богослужение по чину. В то время как он погружал в воду животворящий крест, начальные люди и знаменщики всех полков со знаменами приближались к иордани. После погружения креста патриарх черпал серебряным ведерком воду из иордани и отдавал ключарю, затем наполнял святой водою государеву стопу (ее относили во дворец и кропили там все комнаты и иконы). После того патриарх трижды осенял государя крестом, кропил святой водой и поздравлял с праздником. Государь с боярами прикладывался ко кресту, поздравлял патриарха, потом принимал поздравление от духовенства, бояр и ближних людей, причем один из важнейших сановников говорил поздравительную речь. Затем два архимандрита кропили святой водой знамена и войско, стоявшее на Москве-реке.
Крестный ход возвращался с иордани в том же торжественном порядке… Государь обыкновенно ехал в больших парадных санях… Не менее торжественно совершался в Неделю ваий (Вербное воскресенье) обряд «шествия на осляти» в память Входа Спасителя в Иерусалим.
Обряд этот во второй половине XVII в. происходил таким образом. После ранней обедни государь выходил в Успенский собор в праздничном выходном платье в сопровождении бояр, окольничих и прочих чинов. Из собора совершался крестный ход; в нем участвовало духовенство всей Москвы и окрестных монастырей и многие иногородние; несли хоругви, кресты, рапиды, иконы. С одной стороны патриарха несли Евангелие, с другой – крест. Вслед за патриархом открывалось царское шествие в том же порядке, как сказано выше… Шествие направлялось из Успенского собора чрез Спасские ворота к храму Покровского собора (церкви Василия Блаженного); здесь останавливались лицом к востоку. Государь и патриарх шли в соборный придел Входа в Иерусалим; сопровождали государя только знатнейшие сановники; прочие же становились у Лобного места по чинам. В соборе патриарх совершал молебствие и облачался; государь тоже возлагал на себя более торжественный царский наряд. В то же время на Лобном месте, убранном бархатом и сукнами, ставили налой, покрытый зеленой бархатной пеленой; на налой клали Евангелие и иконы. Путь от Лобного места к Спасским воротам был огражден, и тут стояли кадки с вербами для народа. Стрельцы и народ наполняли площадь. На кровле одной из близких к собору лавок становился служилый человек со знаменем, чтобы давать сигналы во время церемонии.
В. Г. Шварц. «Вербное воскресенье в Москве при царе Алексее Михайловиче. Шествие патриарха на осляти». 1865 г.
Близ Лобного места стояло осля. Это был конь, который покрывался с головой
белым суконным покрывалом с длинными ушами, что придавало ему некоторое подобие осла. При коне был патриарший боярин и пять человек дьяков; тут же стояла нарядная верба – большое дерево, украшенное искусственною зеленью, плодами и цветами. Ставилась она на богато украшенных санях (обыкновенно на колесах), в которые запряжено было шесть коней в цветных бархатных попонах…
Когда государь и патриарх выходили из Покровского собора, образа и кресты направлялись к Успенскому собору. Патриарх, поднявшись на Лобное место, подавал царю сначала вайю (пальмовую ветвь), а затем вербу, ствол которой был обшит бархатом. Подобные же ваий и вербы раздавал он духовным и светским сановникам,
На всем пути дети, мальчики лет 10–15, постилали пред государем и патриархом куски сукна разных цветов, суконные однорядки и кафтаны… Медленно и торжественно вступала процессия в Спасские ворота; тогда начинался звон не только в Кремле, но по всем московским церквам и не прекращался до вступления царя и патриарха в Успенский собор. Здесь архидиакон доканчивал чтение Евангелия, патриарх принимал у государя вайю; государь получал от него благословение и шел к обедне в одну из дворцовых церквей, а патриарх служил литургию в соборе и по отпуске шел к нарядной вербе и благословлял ее. Затем от вербы отсекали сук и относили его в алтарь; после того отрезали ветви и часть их посылали на серебряных блюдах на верх (т. е. во дворец), а другую раздавали духовным сановникам и боярам. Остатки же вербы и убранство саней доставались на долю народу.
Обряд шествия на осляти справлялся и по другим большим русским городам, – патриарха заменял архиерей, а царя – воевода.
Церковное благолепие, богатство и пышность обрядов всегда были предметом особенной заботы благочестивых русских государей и святителей; но все же она не шла так далеко, как при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне.
Первым делом Никона по избрании на патриарший престол было основание нового монастыря. Этого требовал установившийся обычай: почти все русские патриархи старались ознаменовать начало своего высшего пастырства устройством «тихого пристанища для спасения душ» и придать ему как можно больше значения. Никон избрал место для новой обители близ Валдайского озера и назвал свой монастырь Иверским, в честь Иверской иконы Богородицы на Афоне. Оттуда был привезен список с иконы, и Никон, богато украсив икону золотом и драгоценными камнями, поставил ее в каменной церкви монастыря… С первых же дней своего управления церковью Никон ревностно занялся делами. Очистить церковь от всяких зол и беспорядков, ввести истинное благолепие – вот что поставил он себе задачею. Живой, деятельный Никон достиг патриаршего сана еще в пору полного расцвета сил душевных и телесных; он хотел быть патриархом «строителем» и «управителем» церкви не по имени только, а на деле. Сила воли, даже чрезмерная, увлекала Никона к деятельности. Начал он бороться с разными церковными беспорядками, «многогласием» в церковной службе, с нестройным пением, еще будучи митрополитом. Теперь он стал действовать еще смелее.
Невежественных и порочных священников он без всякой пощады лишал мест; за проступки сурово наказывал… Поблажки не давал никому. После слабого Иосифа круто пришлось русскому духовенству под рукой властного и решительного Никона.
Дела ему предстояло много. Самым важным было исправление богослужебных книг. Уже давно об этом думали на Руси, но дело не ладилось: знающих людей не было; правили книги по славянским «добрым переводам» и «старым спискам», да, на беду, и в них погрешностей было много, а заметить и исправить их не могли. Только незадолго до кончины патриарха Иосифа сознали ясно, что для исправления книг недостаточно славянских древних списков, что необходимо сверять их с греческим текстом. Сам Алексей Михайлович обратился в Киев с просьбой прислать ученых мужей, знающих греческий язык, чтобы править книги. Вот на это дело и пришлось Никону более всего обратить внимание.
Кроме того, греческие духовные лица, которые при благочестивом и щедром Алексее Михайловиче чаще, чем в былые годы, наезжали в Москву, приглядывались к русскому богослужению, находили в нем уклонения от обрядов Греческой церкви и указывали на некоторые «новины», которые вкрались в церковный обиход: так, например, указывали, что русские неправильно творят крестное знамение двумя перстами, тогда как по старине следует креститься тремя перстами. Посланный по этому поводу на Восток старец Арсений привез известие, что на Афоне монахи всех греческих монастырей, собравшись вместе, соборне признали «двуперстие» ересью…