Родные дети
Шрифт:
На круглом столике возле дивана стояли высокие рюмки с ликером и рейнвейном, тарелки с ветчиной, вазы с фруктами.
Тамара умоляюще посмотрела на Лину. Нет, убежать было невозможно, но сесть рядом с ними, врагами, пить с ними вино? «Какое бы это было счастье, если б это был яд!» — мелькнуло в голове у Лины. Сейчас, в эту минуту, она, не задумавшись, проглотила бы его.
— Мы должны спешить, — мягко начала Тамара, — ведь нужно собирать вещи и с мамой надо побыть. Твоя мама говорила, что получит для нас какие-то талончики на посадку. И мы уже прямо завтра придем на вокзал. — Она пыталась даже улыбнуться, бедная Тамарочка, хотя ей было не легче, чем Лине. Для приличия
— У Лины очень болит голова, — снова заговорила Тамара.
— Ну, обычная Reisefieber4, — засмеялась Золя. — А я совсем не волнуюсь. — И обратилась по-немецки к офицерам: — Мои подружки так взволнованы, что наконец поедут и увидят мир. У Лины даже голова разболелась.
— Ты хорошо понимаешь по-немецки? — спросила она Лину.
Лина покачала отрицательно головой.
— Фрейлейн должна выпить, и головная боль сразу пройдет, — сказал один из офицеров. — А язык мы выучим на практике, я сам берусь быть учителем такой хорошенькой барышни.
Золя кокетливо погрозила пальцем.
— Выпей, Линочка, голова и в самом деле пройдет! — сказала она. — И ты, Тамарочка! Ешьте, пожалуйста, будьте как дома.
Тамара выпила рюмку вина и шепнула Лине:
— Выпей, чтобы не приставали, и ешь побольше.
Но Лина не могла заставить себя взять хоть кусочек.
— Не обращай на нас внимания, Золечка, — сказала Тамара, — мы действительно взволнованы перед отъездом. Ведь все повернулось так неожиданно!
— Конечно! — засмеялась Золя. — Теперь мы поедем в вагоне с полным комфортом. С моей мамой вы можете быть совершенно спокойны. Как у Христа за пазухой!
А Лина почувствовала, что больше всего она боится именно ее матери — её холодных глаз, ее грузной самоуверенной фигуры, улыбки, которой фрау Фогель не улыбалась, а делала улыбку на каменном, как маска, лице. Как можно было сомневаться в ней, колебаться, наша она или враг! Скорее бы получить на руки эти проклятые талончики и уйти, уйти подальше отсюда... и никогда не встречаться с этими людьми... Лучше уж спрятаться в оврагах на Соломенке.
Золя болтала, кокетничала с офицерами, подливала им вино, и они, уже достаточно опьянев, несли всякий вздор, целовали у Золи руки и говорили, что нигде во всей Европе, — а они, можете поверить, были и во Франции, и в Испании, и в Норвегии, — но нигде, нигде, только на Украине видели они такие чудесные зубки у барышень — у фрейлейн Золи, например, у фрейлейн Лины тоже... Почему фрейлейн такая грустная? Ведь она едет в великую Германию! Такая хорошенькая фрейлейн не должна грустить, они развеселят ее, они в дороге будут вместе, будут ее развлекать.
Тамара выбрала лучший способ избежать разговоров. Она притворилась, что немного опьянела, и склонилась на одну из множества подушек на диване.
А Лина так и сидела, словно окаменев. У Золи не было никакого подозрения, что Лина все хорошо понимает, о чем она болтает с эсэсовцами.
— Я очень рада, что еду! — тараторила Золя. — Хочу повидать свет. Я уверена — это наступление советов долго не продержится, но лучше подальше, подальше от них! Хватит с меня! Хватит того, что погиб мой отец. Да, да, — она закрыла глаза и вздохнула, — вы знаете, ведь мой отец погиб. Он был украинцем и всегда считал, что Украина может быть лишь под протекторатом великой Германии. Ну, конечно, ему приходилось скрывать свои мысли, он вынужден был работать в какой-то их редакции.
Офицеры или притворились, или на самом деле были полупьяными.
— О, такая красавица! — проговорил один из них, — и какая белокурая, какие косы!
— Линхен, красотка, — пробормотал другой и крепко схватил Лину за руки.
И тут Лина не выдержала. Она вырвала правую руку и, оттолкнув его изо всех сил, закричала:
— Я Ленина! Ленина я, а не Линхен. Будьте вы прокляты!
* * *
Они не сбежали. Они ехали не в вагоне-люксе с полным комфортом, а в страшном, запечатанном, в котором было полным- полно девушек.
Лину и Тамару втолкнули туда после ночи, когда осатанелые эсэсовцы арестовали их в Золиной квартире.
Избитые, в синяках, в разорванных платьях, они все время крепко держались за руки.
Хоть Тамарочка плакала, а Лина сидела спокойно, Тамарочка, плача, утешала ее:
— Ничего, по крайней мере мы со своими, а не с изменниками, и мы можем не улыбаться этим гадам.
— Ты не проклинаешь меня, Тамара? — спросила Лина.
— Ну, что ты, такая уж, значит, судьба, — покорно сказала Тамара. — Я презирала себя, когда лежала там на диване и слушала их подлые разговоры.
— Лучше умереть, чем быть с предателями, — сказала Лина, — хоть мы и в плену, но не изменницы.
— Жаль только маму, — всхлипнула снова Тамарочка, — но все-таки мы честные, мы не подлые, мама должна понять, что мы не могли иначе. Как бы мы потом посмотрели в глаза своим?
* * *
— Откуда вы, девочки?
— Из Киева, а вы?
— С Подолья.
— Мы из Шишаков на Полтавщине.
— Из Броваров мы.
— Мама мне говорит: «Хоть бы ты заболела». Уже и настой табака я пила, и хину фельдшерша наша доставала — и ничего... Такая уж уродилась, никакая чума не брала, а вот фашисты забрали.
— А у нас парень один, так, наверное, целый месяц чай курил. Докурился до того, что стал, как свечка, на комиссии признали чахотку, а он и на самом деле умер.
— Да уж лучше умереть, чем клеймеными ехать.
— Ой, мамочка моя родная, увижу ли я тебя, моя голубка сивая, — запричитала одна девушка.
Вдруг из угла донеслось пение. Там сидела девушка лет семнадцати, небольшая, худенькая. Она обхватила тонкими смуглыми руками колени и, глядя в одну точку на подрагивающей стене вагона, выводила удивительно приятным, задушевным контральто:
Ой прилетiв чорний ворон
Та й сiв на стодолу,
Загадав вiн дiвчиноньцi
Дорогу в неволю.
Ой прилетiв чорний ворон
Та й пiд саму хату,
Загадав вiн iй дорогу
У неволю кляту.
Девушки приутихли.
— Это Килинка. Она сама придумывает песни, — прошептала какая-то девушка возле Лины, — перед войной на олимпиаде выступала, играла на кобзе и пела, ее даже в Киев посылали. Она там первую премию получила, ее уже в музыкальное училище приняли, но началась война — и вот...