Родные дети
Шрифт:
Герр Карл начал расспрашивать Лину о школе, где она училась, и Лина увлеченно рассказывала и не могла остановиться. Еще дома она совсем свободно говорила по-немецки, и хозяева были очень удивлены, как хорошо она говорит.
Вдруг зазвонил звонок, и Лина, вскочив, сразу же заметила, как побледнел герр Карл, а фрау Элли покраснела и, преодолевая неловкость, чуть заметным взглядом показала Лине на прибор. Лина схватила его и поставила возле крана, на столик для грязной посуды.
Фрау сама пошла открывать дверь.
— Прошу,
Но трое мужчин направились в кухню. Один из них показался Лине очень знакомым, он уже несколько раз приходил к доктору и всегда так и шарил глазами по всем углам. Фрау Элли говорила, что это управляющий домами.
Лина стала за стульчиком девочки.
— Простите, — сказал управляющий домами и многозначительно усмехнулся, — кажется, у вас какой-то семейный праздник. Участвуют все домашние. А кто эта барышня? — спросил он, показывая глазами на Лину.
Он сделал ударение на слове «домашние».
— Да, сегодня день рождения нашей дочки, — спокойно ответила фрау Элли и, внезапно взглянув на Лину, сурово крикнула: — Ты что тут стоишь? Сколько я тебе говорила, пока мы завтракаем, ты должна закончить уборку кабинета и спальни. Это нянька моей дочери, — объяснила она.
Лина покраснела и выбежала из кухни. Этот неожиданно грубый окрик, это «ты»... Но Лина не обиделась. Она уже знала: на всех этих должностях управляющих домами, дворников были только завзятые наци, и при них, конечно, фрау Элли не должна проявлять свое настоящее отношение к пленной советской девушке.
Мужчины прошли в кабинет, подозрительно и презрительно взглянули на Лину, но в кабинете задержались недолго и уехали вместе с доктором.
— Я скоро вернусь, — сказал доктор жене.
У Лины, одевая Ирму, почему-то дрожали руки. Она избегала встретиться взглядом с фрау Элли.
Но фрау Элли сама подошла к ней и положила руку Лине на плечо.
— Вот, испортили твой день рождения, — сказала она.
— Нет, — сказала Лина, подняв голову и посмотрев фрау в глаза. — Сегодня все-таки мой день рождения.
И после того дня они разговаривали немного. Но разве нужны были лишние слова и разъяснения, когда фрау Элли сказала, как будто между прочим:
— Во время приема гуляй с Ирмой возле крыльца, Лина, а когда увидишь управляющего домами или кого-нибудь из их компании, неси ребенка в дом.
Лина всматривалась в каждого, кто приходил в тот день на прием. Кто из них враг? Кто друг?
Вечером фрау Элли сказала:
— Ты ляжешь в кухне, а в твоей комнате ляжет мой двоюродный брат Отто, он на несколько дней приехал по своим делам. Ты, кажется, не очень крепко спишь и услышишь, если кто-нибудь постучит или позвонит?
Отто был последним среди тех, кто пришел на прием к доктору.
Вот уж о ком бы Лина не подумала, что он может быть другом доктора. Он был в военной форме — но кто знает, кем был он на самом деле? Он, наверное, очень
А Лина не спала. Ей казалось — вдруг постучат, зайдет кто-то из соседей-наци — она не должна спать. Она не осмеливалась ни о чем спросить фрау Элли, но, конечно, понимала, что это неспроста.
Потом снова таинственный прием. Как-то вечером фрау Элли велела Лине надеть ее платье, беретик и сказала:
— Ты моя двоюродная сестра. Убежала сюда от бомбежки. Это если кто-то спросит. Но, наверное, никто не спросит. Пойдешь по этому адресу. Посмотри вначале на окно: третий этаж, налево от подъезда. Если там будет свет, ты зайдешь, два раза постучишь. Тебе откроет Отто. Ты ему скажешь: «Я от вашей сестры», и он проведет тебя в комнату. Там ты должна сказать: «Завтра вечером машина скорой помощи». Но если тебя все же задержат и потянут в гестапо?
— Я скажу, что шла за лекарством. Не бойтесь, я больше ничего не скажу. Ведь я ничего больше и не знаю, — улыбнулась Лина.
— Я уверена в тебе больше, чем в ком бы то ни было, — сказала фрау Элли, — ведь ты советская девушка.
Фрау Элли теперь говорила Лине «ты», но это «ты» не было хозяйским грубым окриком, а проявлением дружбы и доверия.
Лина быстро пошла. Она не знала что, но чувствовала — готовится что-то важное, направленное против фашистов, и потому нужно помочь, чего бы это ни стоило. По дороге началась тревога. Как часто они бывали теперь! «Так и надо! Так и надо!» — радовалась Лина. Это наши бомбят. Ей ни капельки не было страшно. Если бы можно было, она бы и в бомбоубежище не спускалась.
Но она не хотела привлекать к себе внимание, и с толпой женщин и несколькими престарелыми мужчинами оказалась в бомбоубежище. Внешне она ничем не отличалась от всех, а когда к ней с каким-то незначительным вопросом обратилась соседка, она спокойно ответила по-немецки.
— Когда, наконец, кончится это проклятье? — вздохнула старая женщина.
— Тише, тише, — остановила ее молодая. — Мама, вы невесть что говорите!
— Я говорю то, что думаю, — не унималась старуха. — Ради чего твой Фридрих погиб под Сталинградом, ради чего мой Эдуард тоже погиб, а Тони вернулся калекой? Зачем мне нужно это жизненное пространство? Мне вполне хватало своего, а теперь и его нет, и мы, словно крысы, прячемся под землей.
— Мама, вы с ума сошли, — перепуганно шептала дочка. — Нас могут услышать.
— Что им говорить, старикам, — подошел к ним мужчина в потертом демисезонном пальто. — Они, как дети, всегда выражают мысли всей семьи.
— Что вы, что вы! — совсем испугалась дочка. — Она ничего такого не сказала, вы ведь слышали, правда? — обратилась она к Лине. — Моя мама только вспомнила моего мужа и своего сына, которые погибли. Естественно, что она очень переживает.
Не хватало еще, чтобы Лину привлекли как свидетеля!