Родные дети
Шрифт:
То было давно, в раннем детстве, когда Линочке он рассказывал о гражданской войне, о боях, о Перекопе, об учебе на рабфаке, в институте. Веселый, добродушный студент, он без памяти влюбился и женился на дочери известного адвоката. И сразу поверил в то, что семья жены старалась вбить ему в голову. Во-первых, что жена его — неземное существо, во-вторых, что теперь главная задача его жизни — удовлетворять все ее желания, и, в-третьих, абсолютно покоряться ее вкусу в вопросах быта. Вначале его это просто забавляло, а потом он
— Видели моего пса? Настоящий английский дог. Бьюсь об заклад на что угодно — второго такого в городе нет.
— А какой сервиз мне достали, какой фарфор, — жена моя знает в этом толк!
Но у него все это выходило даже немного добродушно и никого не раздражало.
Жена не любила его рассказов о работе, о делах. Все это он должен был оставлять «на службе», дома же он должен быть лишь ее мужем, готовым исполнить любые ее прихоти... Может быть, именно поэтому он все меньше и меньше бывал дома и только по воскресеньям любил вывезти в театр, покатать на машине жену и дочку. Обе модно одетые, хорошенькие, ни на кого не смотрят...
Особенно гордился он дочкой:
— Правда, красавица? А как играет! А как разговаривает по-английски и по-немецки? Совершенно свободно!
Но Линочка была действительно умной девочкой: много читала, прекрасно училась, с матерью она была не особенно близка и втайне грустила, что отец уже не рассказывает о бурных своих юных годах, и иногда очень завидовала Тане. Она скоро почувствовала, что не так надо было знакомиться с классом, и ничего уж такого особенного в ней нет, другие девочки и мальчики учатся ничуть не хуже и читают не меньше, чем она. Ей очень хотелось пойти с Таней погулять, поговорить о самом откровенном, о мечтах, которые приходят только в тринадцать лет, и узнать, как живет эта худенькая девочка с такой ясной и ласковой ко всем улыбкой.
...Лина присела на камень возле безрогих, побитых пулями диких козочек, с грустной улыбкой взглянула на руины бывшего детского театра...
...Она сидела с тетей в ложе бельэтажа, но ей вдруг стало грустно еще перед началом представления.
Внизу, в ложе бенуар — директорской, возле сцены,— сидели девочки и мальчики, ее одноклассники. И среди них — Таня. Все они смеялись, шутили, вырывали у толстенькой Розы программку, Лида раздавала всем конфеты. Там были и Володя, и Ленька, и Грицко — самые большие шалуны и озорники, но сегодня они были аккуратно причесаны, и красные галстуки завязаны особенно тщательно.
Ей, Лине, веселее было бы сидеть с ними. Но не могла же она просто зайти и сказать: «Здравствуйте, вот и я».
Поднялся занавес. Лина была избалована московскими, лучшими в мире театрами, а тут и пьеса посредственная, да и актеры не очень важные. Но вот на сцену выбежал Василько — невысокий стройный паренек — и вдруг все изменилось, ожило, заиграло. Линочка, ни на что не обращая внимания,
— Прекрасный актер! — признала даже тетя. — Ради него можно смотреть весь спектакль.
В антракте Лина пошла в фойе и там, возле аквариума с золотыми рыбками, встретила Таню. Таня сияла, как-то по-особому радостно улыбалась.
— Хороший Василько, правда? — спросила Лина.
— Очень хороший! — И, помолчав, Таня спросила: — Ты первый раз в этом театре?
— Первый. Я очень люблю театр и после Москвы даже боялась сюда идти.
— А во МХАТе ты многое видела?
— О, почти все!
— Я тоже кое-что видела. Мхатовцы приезжали сюда. Привозили «Царя Федора», «Синюю птицу».
— Ну, «Синюю птицу» я видела не сосчитать сколько раз. А кого ты видела в «Царе Федоре»?
Начался разговор о любимых спектаклях, актерах. Выяснилось, что хотя Таня многих и не видела, но обо всех читала и очень много знала о театре.
Прозвенел звонок, и Таня предложила:
— Идем к нам в ложу. Там все наши, мы поместимся.
— Хорошо! — сразу согласилась Лина, но остановилась. — Неудобно перед тетей. Знаешь, я приду после второго действия.
Она пришла к ним после второго действия.
— Вот и Лина! — приветливо сказала Таня. — Садись со мной, мы не толстые с тобой, поместимся, и Володя чуть-чуть подвинется.
— Здравствуйте, — сказала Лина. — Я прямо в восторге от Василька, а вы?
— О, — многозначительно поднял палец вверх Ленька. — Не говори этого при Тане — она влюблена в Василька.
— Правда? — спросила Лина. Все вдруг начали смеяться, а Таня даже покраснела.
— А что? Может, и влюблена, — призналась она и, подморгнув Леньке, вздохнула как бы от отчаяния.
Лине очень понравилось, как просто все они себя ведут, и, наверное, что-то тут такое есть. Только Василько снова появился на сцене, Таня так и впилась в него глазами. Хорошо было бы посидеть вместе с ней в парке под каштанами и поговорить совсем-совсем откровенно... Но сцена вновь всех захватила.
Василько сидит в тюрьме, обхватив тонкими руками колени. Рубашка у него разорвана, волосы взъерошены, серые глаза горят, он поет «Орленка»:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один.
Орленок, орленок, блесни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет.
Голос звонкий, как у подростка, ломающийся и неровный — звучит так проникновенно и так берет за душу, что девочки начинают шмыгать носиками.
— Лида, Лида, дай платочек, — шепчет Роза. — Лид, дай платочек, я свой забыла.