Родные гнездовья
Шрифт:
— А ведь подкидыш, подзаборник... Вот уж воистину: из грязи да в князи! — вскочил Ушаков. — Выдавал себя за дворянина!
— Сядьте, Александр Петрович. Успокойтесь — не так страшен черт, как его малюют. Так вот я и говорю: торопится... Когда вы, господин Сахновский, назначили сбор лесничих уездов?
— На середину июня. После открытия навигации, ваше превосходительство, — уточнил Сахновский.
— Гм... Зачем тянуть? Откроются реки — стало быть, пути в лес... Могут быть самовольные порубки... Соберите сейчас, когда вот-вот рухнет наст и
— Гениальная мысль, ваше превосходительство, — понимающе улыбнулся Сахновский.
— Сами могли бы додуматься, — довольно хмыкнул камергер. — Лесничих соберите телеграммами. Только всех враз! Господа, не смею больше вас задерживать, — поднялся губернатор. — Сигизмунд Александрович, вас прошу остаться на минутку.
Когда Ушаков и Сахновский вышли, Иван Васильевич начал другую игру.
— Сигизмунд Александрович, вы поступили правильно, когда помогли барону Розену приобрести полтысячи десятин пустующих архангельских земель, не приносящих государству никакого дохода. Кстати, есть цифры о доходности наших земель как государственного фонда?
— Считая подати, продажу лесов и прочее, — по три копейки с десятины.
— Три копейки с десятины, — рассмеялся губернатор. — А сколько за десятину уплатил барон?
— По пяти рублей за аренду на девяносто девять лет, ваше превосходительство.
— Вот: три копейки и пять рублей! — поднял палец губернатор. — Разница! В этом — суть нашей патриотичности. Найдутся разные «защитники народных интересов», кричащие: «Распродаете народные богатства!..» Пока существует власть, крикуны не переведутся... Вот о чем хотел бы просить вас, Сигизмунд Александрович...
— Сделайте одолжение, ваше превосходительство.
— Вы, безусловно, слышали, что Сергей Васильевич Керцелли создает «Товарищество по эксплуатации богатств Севера»?
— Он был у меня с прошениями по инстанциям.
— И вы его не поддержали, — укоризненно смотрел губернатор на желтого, изъеденного язвенной болезнью начальника госимуществ.
— Ваше превосходительство, речь в прошении идет о покупке всей Канинской тундры с лесными и горными богатствами! — оправдывался Сущевский.
— Так за нее он предлагает тридцать миллионов! А сколько дохода приносит она сейчас?
— С тундр доходов в казну нет, вы это знаете, ваше превосходительство.
— Знаю, поэтому и пекусь о них... Находятся покупатели и на Большеземельскую тундру... Там дело тянет за сотню миллионов! Вот как надо заботиться о государственной казне! Но это потом... Так не смогли бы вы, Сигизмунд Александрович, прокатиться с Сергеем Васильевичем до столицы? Там вас встретят представители Рябушинских.
— Не смею отказать, ваше превосходительство, — поклонился Сущевский с мыслью: «Сколько же миллионов перепадет тебе, камергер?»
В последний день масленой недели 1911 года,
— Эгей, э-эй, ретивой! — подбадривал переднего коня Ефимко Мишкин, не усидевший в Трусове, куда вчера на встречу Журавского выехали из Усть-Цильмы на своем Карьке казначей Нечаев и на гнедой породистой кобыле Артемий Соловьев. Взяли они с собой и всех детей Андрея Владимировича, не видевших отца целых полтора года.
Дети весь вечер не отходили от Андрея Владимировича, не отпустили его от себя и во сне и утром, когда одетых их вывели на двор. Они первыми забрались в хорошо знакомую им кошевку Арсения Федоровича и не успокоились до тех пор, пока Андрей не сел к ним.
— Ладно, — подавая вожжи четырехлетнему Костику, сказал Нечаев, — вези отца домой, а я сяду с дядей Артемием.
Так они и ехали все пятьдесят верст от Трусова до Усть-Цильмы: впереди, как бы в эскорте, ехал Ефим Михайлович, неизменный спутник Андрея в путешествиях по берегам Цильмы, за ним Журавский с детьми, а позади Соловьев с Нечаевым, сохранившие и детей и станцию во время черного года. Так въехали и в Усть-Цильму.
...Теща Андрея, Наталья Викентьевна, поплакав о покойном муже, о непутевой Вере, о детях — сиротах при живых родителях, показав, в каком ящике комода хранится штопаное-перештопаное детское бельишко, на третий день, пока не упал под ожидаемым теплом зимний тракт, уехала в Архангельск. Окруженный детьми, Андрей стоял на крыльце дома сестер Носовых до тех пор, пока возок, навсегда увозивший Наталью Викентьевну с Печоры, не скрылся за взгорком по ту сторону реки.
— С чего будем начинать, Андрей Владимирович? — подождав, пока не скроется возок в запечорских лесах, спросил Соловьев.
— Почему начинать? Будем продолжать: вот вы пятый год в Усть-Цильме и проделали тут огромную работу — недаром газета «Новое время» объявила на всю Россию, что за это время посевы и посадки овощей и картофеля возросли в уезде в девятнадцать раз! Читали, Артемий Степанович?
— Это, Андрей Владимирович, если по официальной статистике, на деле — больше, — пробурчал, чтоб скрыть радость от похвалы, Соловьев.
— Нас и эта цифра радует. Народ поверил нам, и сейчас у него одна забота — как получить у вас семена. А у нас с вами другая — где строить станцию? Каким способом заготовить лес? Где взять плотников?
— Сколько денег-то отпустили?
— Хлебнем мы еще горя с этими деньгами: их опять перевели в Архангельск на Сущевского, считай — Сосновского.
— Господи! Да вразуми ты их иль порази громом! — не выдержал Соловьев.
— Ни на то, ни на другое надеяться нельзя, Андрей Степанович. Отпустили двадцать семь тысяч рублей на строительство, девятнадцать тысяч — на транспортные расходы и раскорчевку леса и десять — на содержание действующей, благодаря вашим неустанным трудам, сети станций.