Родом из детства
Шрифт:
– Настоящий писатель, по мнению Ницше, пишет собственной кровью…
– И расплачивается печенью. Ясно.
Давно умерший классик грустно улыбнулся и бесследно растаял в воздухе. Словно его и не было.
Я проснулся. Выключил уставший телевизор. Сразу стало страшно. Я снова включил телевизор и закрыл глаза.
Итак, я сидел в дорогом кабаке и уже собирался уходить, как вдруг зазвонил телефон.
– Слушаю!
– Привет.
Номер
– Неожиданно, – буркнул я.
По телефону так легко разыгрывать полное равнодушие, ведь она не могла слышать канонаду моего сердца.
– Здравствуй, Ева.
– Как твои дела, ёжик?
– Я не ёжик. Уже давно не колюсь.
– Я тут кое-что случайно о тебе прочла. В интернете.
– Интересно.
– Почему ты не говорил о том, что ты писатель?
– Но ты ведь тоже не всё мне рассказала.
– Это разные вещи.
– Кто бы спорил.
– И сколько книг ты написал?
– Меня больше волнует, сколько я не написал.
– Я тебя умоляю!..
Какое-то время мы молча слушали дыхание друг друга. Наконец она сказала:
– Что-то не клеится у нас разговор…
– А я вообще не люблю болтать по телефону. Мне необходимо видеть глаза собеседника, его мимику…
– Нет, это было бы ещё тяжелей.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Ну я же слышу по голосу.
– Ой, не так уж хорошо ты меня знаешь.
– Я знаю тебя достаточно.
Мы снова замолчали. Словно выдохлись. И отдыхали, набираясь сил.
Было слышно, что она закурила. Сунул и я сигарету в рот.
– Мне нужно кое в чём признаться, – сказала она.
Прикурил, глубоко затянулся…
– Говори, я слушаю.
– Когда ты ушёл, я узнала…
– Что?
– Узнала, что я беременна.
Я замер. Она продолжала:
– Конечно, я растерялась… Я не знала, что делать… То есть как бы… Ты всё прекрасно знаешь о таких вещах, ты знаешь наперёд, что это может случиться, но всё равно это всегда неожиданно. А когда случается… Ты вроде точно знал, что будешь делать, если что. Но непонятно откуда – как нахлынет сомнение. А ведь малейшее колебание приводит к страху… Прости, я говорю так путано. Сумбур в голове. Женщина всегда стоит перед выбором. Выбор – это наш крест. Надо уметь делать выбор. Что надеть? С кем идти? Улыбнуться или отшить? Обидеться или сделать вид, что всё в порядке? Давать – не давать? Выходить замуж или нет? По любви или по расчёту? А что приготовить на ужин? Тяжкий крест… Главное – научиться выбирать и – что сложнее всего – уметь следовать своему выбору, а не метаться туда-сюда, как…
Она умолкла, и я спросил:
– Ты сделала… выбор?
– Да, сделала. Вчера утром. Прости.
Я вдавил окурок в пепельницу.
– Ну и… как ты? – спросил я.
– Хреново, – ответила она.
– Ну, ты… держись.
– Это всё?
– В смысле?
– Всё, что ты можешь мне сказать?
– Ева, нам больше не о чем говорить. Ты сделала свой выбор.
– А если я жалею об этом?
– Значит, ты совершила ошибку. Или нет. Это уже не имеет значения.
– Ты любишь меня?
– Перестань.
–
– Ну и ты меня.
– Тогда – пока?
– Пока.
«Вот и весь разговор».
Я спрятал телефон в карман. Но тут же вытащил обратно и отключил его совсем, чтоб никто сегодня мне не дозвонился.
Окликнул официантку. Она поспешила ко мне с вопросом:
– Вас рассчитать?
– Да, но прежде принесите ещё сто пятьдесят «Финляндии».
А потом я познакомился с одним забавным стариком.
Знаете, о чём я подумал? Толстые старики – это такая редкость. Серьёзно. Не часто можно увидеть толстую старуху, но толстого старика – ещё реже. Старость обычно мужчин сушит.
Ладно, не суть важно.
Итак, я познакомился с одним забавным толстым стариком. Хотя вернее будет сказать, он со мной познакомился.
Сидел я за столиком в угрюмом одиночестве. Тупо пил водку, запивая томатным соком. Курил и слушал музыку. Исподлобья наблюдал за людьми.
И тут подваливает эта туша и без разрешения усаживается напротив. Я это вижу краем глаза. Я перевожу неповоротливый, утяжелённый алкоголем взгляд на дерзнувшего нарушить моё символическое уединение.
Толстый. Лысый. С венчиком растрёпанных седых волос. Лет семьдесят. В тёмно-синем костюме. При галстуке. Лицо в бисеринках пота. Рубашка под галстуком тоже мокрая.
Он говорит:
– Позвольте представиться. Грубич. Валентин Борисович.
Голос у него был мягким. А ещё Валентин Борисович малость шепелявил.
– Я ведь вас знаю, – сказал он. – Вы Курилко!
– Ну и что?
Я был, мягко выражаясь, не в настроении общаться. Но Валентин Борисович не придавал моему настроению никакого значения. Его явно что-то переполняло, он был охвачен нешуточным волнением.
– Мы ведь с вами в некотором смысле коллеги.
– Да?
– Нет, я доктор. Сейчас на заслуженном отдыхе. Времени свободного, можете себе представить, очень много. Однако мириться с этим – не в моих правилах. Я не терплю безделья. Вот хочу написать книгу. Собираю материал.
– Ну и?
– Позвольте поинтересоваться. Кто-нибудь умирал у вас на руках?
Я кивнул:
– Мать. И ещё один товарищ… Давно…
– Превосходно! А какими были их последние слова?
Глаза его сверкали жадным блеском. Как у голодного кота при виде раненой птицы.
Я спросил, не скрывая раздражения:
– А вам какое дело?
– Видите ли, именно об этом моя книга. Её рабочее название – «Последние слова». Но это слишком сухо. Требуется что-нибудь поэтическое.
– Последние слова?
– Согласитесь, это интересно. Что произносит человек перед лицом смерти? О чём думает? Какие слова говорит? Каждый человек, уже осознавая, что умрёт, реагирует по-разному. Вот, скажем, люди знаменитые и почитаемые нами. Не всегда великий человек говорит что-то, соответствующее его положению и величию.
Валентин Борисович похлопал себя по груди и вытянул из кармана пиджака пухлую записную книжку.
– Вот извольте, – сказал он. – Последнее слово Наполеона было «Жозефина».
– Красиво…