Родовое проклятие
Шрифт:
Ирина дремлет. Она едет со вчерашнего дня. Ее шумно провожал, кажется, целый полк милиции в Петропавловске. Диплом она получила, у нее теперь высшее юридическое образование. Живет Ирина в Подольске, работает следователем. И на вопрос: «Почему в Петропавловске училась, ближний свет кататься!?». Отвечает счастливо улыбаясь: «Куда направили. Бесплатно, все-таки. Попробуй в Москве бесплатно образование получить!».
К Жанне приходит девочка из седьмого, они стоят в коридоре у окна и шушукаются о своем, смеются тихо и радостно.
Мы
Возвращаемся после перекура из пустого тамбура по притихшему вагону, умиротворенные этой тишиной и свежим воздухом из окон.
Я заваливаюсь на свою вторую полку и тоже засыпаю.
Дверь купе дергают с остервенением и требуют, требуют одеяло!
– Хотите, я отдам свое?
– Нет, надо разобраться, – настаивает новая пассажирка.
– Разобраться? Зачем? – Зачем? Если мне только-только удалось уснуть!
Вася – второй проводник. Вася стоит в коридоре, глядит отрешенно в открытое окно, он ловит лицом пружинящий ветер.
– Вася, там пассажирка просит одеяло.
– На кой? – Вася медленно отстраняется от окна и смотрит на меня, – она что, сейчас укрываться собралась?
– Не знаю. Для порядка, наверное.
– Разберемся, – Вася снова обращается к окну и встречному ветру. Что ему одеяло…
– Вот! Вот эта женщина! – палец въедливой пассажирки упирается, выделяет меня из тесного, вагонного мирка, обвиняет.
– Лидия Петровна, у нас нет одеяла.
– Как нет? – удивляется сонная проводница. Ей дежурить ночью, но поспать не дают. Заходят, выходят, требуют места, суют билеты, ругаются. Меланхоличный Вася недосягаем, достают Лидию.
– Одеяло дед забрал, – догадалась соседка Ира. Она следователь, ей по штату положено.
– Какой дед?
– Вчерашний. Ну, алкаш из 9-ого купе.
– Как забрал?! – Лидия Петровна гневается, – почему забрал?!
– Вы его вчера переселили, а потом обратно. Вот его в суматохе с двумя одеялами и отправили.
– В 9-ом?
– Да.
Лидия Петровна бегом устремляется в дальний конец коридора, туда, где в 9-ом купе едет дед-алкаш, узурпировавший два одеяла.
Она возвращается, после бурного выяснения отношений с дедом, победно неся перед собой зеленое, в клеточку одеяло, сует его под нос недовольной пассажирке.
– А кто под ним спал? – морщит нос та.
Лидия Петровна на минуту останавливается и пристально вглядывается в незнакомую женщину. «А кто ты такая?» – вот-вот сорвется с языка проводницы. Нет, не сорвалось. Поняла пассажирка. Подхватила одеяло и спряталась в купе.
– Все! – Я с лязгом задвинула дверь.
Утром, протрезвевший и пристыженный дед, благодарил меня за сохраненные документы, я их спрятала, чтоб не потерял и не пропил.
Жанна и ее подружка лихорадочно красились и ставили на грудь и руки тату-переводилки. Проводники ругались с пассажирами, из-за нехватки белья. Все суетились и бегали по вагону,
Только мы втроем спокойно сидели за купейным столиком и пили домашний коньяк, заботливо упакованный вместе с другими продуктами Ларисиной мамой «на всякий случай».
– Наконец-то, девочки!
– Слава Тебе, Господи!
Москва встретила нас тяжелым летним дождем.
Я не люблю поезда…
17
Как назло, все обрывки, от этого не могу сосредоточиться; наверное, придется говорить, объяснять…
Светает?
Снова одна.
Разбрелись: ходят, или стоят, ждут все чего-то. Как на приеме, еще бы каждому по бокалу и…
Тихо.
Интересно, который теперь час? А день?
…нет, все бесполезно!
Вот это место, отсюда поднимали. А здесь радиорубка, наверное: домик фанерный, как сторожка на автостоянке: фанерный домик на металлических сваях, и к нему лестница в два пролета. Белый домик в чистом поле… Окошко светится.
Кто тут всем руководит? Где оцепление, охрана, автоматы, собаки?
Может, спросить? Вон, он, на лестнице…
– Теперь твоя очередь…
– Не знаю…
– Поднимайся, – лицо не запоминающееся, костюмчик темный. – Глаз не поднимай, тебе же лучше, на вопросы отвечай, на все… искренне, поняла?
…ступенька под ногами – две дощечки плохооструганные, наспех делали, сразу видно… все тут временное: закончат с нами, и никому этот домик фанерный не нужен будет…
– Поняла, чего же тут непонятного.
– Иди.
Поднимаюсь.
Робко стукнула в хлипкую дверцу; глаза, как учили – вижу черный пластик пола, ножки письменного стола, черные ботинки, черные носки и краешки белых брючин. Остановилась.
– Что же ты стоишь, присаживайся, – голос усталый, негромкий.
Слева стул: простой, деревянный, сиденье коричневым дерматином обитое, раньше такие во всех конторах стояли, для посетителей… раньше?
Села. Сжульничала, взглядом чиркнула: стена белая, окно, в нем ночь, звездная такая… Вроде, светало? Темноволосый, костюм белый… Все, больше не смогла, снова в пол уставилась.
– Рассказывай…
– Я не знаю, что вас интересует.
– О себе…
– О себе?
О, Господи, что же я должна говорить о себе?
– Ну, жила… Как все… любила… Наверное, не очень хорошо, я имею в виду, не очень правильно… Так ведь никто и не знает, что значит: правильно? В чем-то хуже, в чем-то лучше других.
Помолчали. Он скрипнул стулом, поднялся, наверное, смотрел в окно.
– Больше тебе нечего сказать?
Замерла, выдохнула с шумом. Вот, всегда так: когда не надо, у меня просто словесный понос и фонтан красноречия, а когда надо – что я должна говорить?!
Сердце стучит кровью в ушах, от этого кажется, что я слышу секунды – убегающее время…