Родовое проклятие
Шрифт:
– Нет, я просто хочу сказать…
– Давайте выпьем!
Мы снова пьем и говорим о Герберте Спенсере и его биологической теории, о Фрейде, о проблемах работы с компьютерными программами… Иван Васильевич начинает оперировать такими терминами, как «либидо», а Егорка обвиняет его в том, что он, Иван Васильевич, и ему подобные, развалили Российский флот.
– Я Андрея не узнала, – подает голос Женя, – мужик!
– Теть Жень, у Вас Алешка не меньше, – Андрюшка польщен. Он садится во главе стола, откидывается на
Иван Васильевич называет меня «девочкой», а мою соседку ту, что в красной кофте, – прошмантовкой. Она не обижается.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я у нее.
– Лена, – отвечает она. И мы с ней начинаем вспоминать общих знакомых. Выясняется, что я помню ее маленькой, красивой девочкой с большими глазами и золотистыми локонами… Куда что девалось?
Люба заставляет Женю закусывать, но я знаю, она не любит есть во время приема… Мы с Андреем не пьем, остальные продолжают. Лена пересаживается к Егору и ведет себя с ним, как юная невеста. Он похохатывает и зовет ее Джульеттой.
– У Джульетты какая фамилия? Монтекки, или Капулетти?
– Джульетта – Монтеки, Ромео – Капулетти.
– Может, наоборот?
– У Ромео брат был, которого убили.
– Нет, это у Джульетты брат был.
– Машенька, ты меня уважаешь, как мужчину? – лезет обниматься Иван Васильевич.
– А как же! – немедленно реагирую я, пытаясь избежать его объятий.
– Не приставай к моей сестре, ты обещал женится на маме! – Егорка ржет.
– Я не отказываюсь, – оправдывается Иван Васильевич. Он готов женится на всех нас.
– Та куды тоби стилькы! Ты на одний умрэшь! – резонно замечает Люба.
– Ура! Будем жить одной семьей, перегородим «Победу», все вскопаем, – кричит Егорка.
Я ретируюсь в дом. Мне очень жарко, на солнце 27, я хочу снять колготки. Валя бежит за мной. В доме прохладно, какой-то влажной прохладностью. Деревянные стены, отсыревшие за зиму, еще долго будут сохнуть.
– Я больше не дам им выпить, – шепчет Валентина, – превратили похороны в свадьбу!
– Бог с ними, Валя. Я хочу снять колготки.
– Я давно сняла, – она сует мне старенькое платье из шифона, – переоденься.
Я снимаю с себя тяжелые черные юбку с кофтой, колготки, надеваю легкий шифон и испытываю необыкновенное облегчение.
– Смотри, они там ждут, – предупреждаю я Валю.
– Пусть ждут, – она зевает, – я пойду отдохну. – Вот, скажи мне, я лучше Жени выгляжу?
– Тс! Тихо! – прикладываю палец к губам, – она там, – киваю на стену. – конечно, лучше, – шепчу. То же самое я сказала бы и Жене…
– Кто эти бабы?
– Алкоголички местные, – отвечает Валя.
– Что они здесь делают?
– Пьют.
«Местные алкоголички» помыли в доме полы, выстирали Егоркину куртку и футболку, помыли посуду и убрали столы. Я купила им пива и упаковку
В район меня сопровождала младшая, Лена. Ей 29 лет, у нее двое детей, оба мальчики. Она давно развелась с мужем, чем живет, неизвестно. Долго рассказывала об отце – коммерсанте. Чтобы сделать ей приятное, сигареты и кофе я купила в киоске, принадлежащем ее отцу.
У Лены три судимости: она угоняла машины, дралась и кого-то пырнула ножом… Я не слышала бравады в ее рассказах, но и сожаления она не испытывает, просто констатировала факты.
У меня разболелась голова, и я ничего не хотела больше, чем спать. В бутылках все-таки была не водка. Меня тошнило, я сбегала в туалет, вернувшись, упала на диван. Валентина подсуетилась заранее, постелила. Лена бережно меня укрыла старым пальто.
На кухню постоянно кто-то заходил. Егор наливал всем.
– Шо вы тут робытэ?
– Тихо! У нас похороны!
– Хватэ брэхать!
– Правда, бабушку поминаем. Выпей, за упокой души.
– Тоди ладно… А у вас всэ открыто, и яки-то мужикы во двори шлындають.
– Мы закрывалы, там замок высыть.
– Нэма ни якого замка…
Ночью Валентина гоняла с веранды соседей, жаждущих продолжения банкета. Лену с Любой увел какой-то мужик. Угомонились мы около часа ночи.
Я проснулась, как в детстве. Солнце било в окно, расцвечивая мрачное нутро дома яркими лучами. Вали рядом не было. Я услышала негромкий разговор из кухни. «Все встали, а я одна дрыхну!», – укорила я себя. Поднялась с дивана, состояние подвешенное: «Вроде, не пила почти…».
На кухне за столом мирно беседовали и попивали кофе оба моих брата и Валентина.
– А мне снился желтый мертвец, – рассказывал Егор, – он вылез из бабушкиной могилы и сказал: «Подожди, я тебя еще достану!».
Егор жмурился и говорил с явным удовольствием о том, как по совету соседей вынес единственную Авдотьину икону в сарай: «А ночью, слышу, идет кто-то, я глаза открыл, смотрю – темно, хоть глаз выколи, никого не вижу, но шаги-то слышны! Утром она на месте!», «Кто?», «Да икона, в своем углу, а я же не идиот, я ее выносил в сарай».
– Доброе утро, – поздоровалась я. И тут же поймала себя на мысли, что фраза моя прозвучала как-то странно, неуместно, что ли. Смерть, и доброе утро…
– Доброе утро!
– Сначала за билетами, или на кладбище? – спросила Валя. Мы с Андреем переглянулись и пожали плечами.
– Я вообще, не думаю, что мы здесь билеты возьмем, – предположила я, – лучше мы с тобой, на электричке. Из города проще уехать.
– Я буду рада, – ответила Валя.
Но мы все-таки пошли на вокзал. Во-первых потому, что мои родственники выпили весь кофе, а я без кофе не могу; во-вторых: Андрей надеялся, а надежда, как известно, умирает последней.