Родовое проклятие
Шрифт:
Ступаю несколько коротких шагов по рассыпающемуся бетону дорожки, но дальше мне путь заказан, прямо на дорожке, на двух табуретках стоит обширный черный гроб без крышки. Натуся с Авдотьей суетятся рядом, собираются укладываться на ночь. Натуся подсвечивает керосинкой, Авдотья стелит. Они словно и не видят меня, но Натуся поджимает губы, Авдотья же, бросив свои приготовления, уходит в темноту, туда, где раньше было крыльцо.
«Они не могут войти в Дом, ведь он горел, – думаю я, – но Авдотья продолжает сторожить его… Как же они тут живут? А если дождь, или снег, ветер? Можно, конечно, накрываться крышкой от
Я думаю о них весь следующий день, и понимаю, что Дом необходимо восстановить. Только как? Как вернуть себе любовь и доверие тех, кого уже нет?
Иду в Храм, покупаю свечи, пишу записочки «О упокоении» с маленьким крестиком вверху листочка «Вам простые или заказные?» – негромко спрашивает женщина за церковным прилавком. «А какие лучше?» «Заказные, конечно…» «Давайте заказные» – тихо отвечаю, а потом стою и смотрю на маленькое пламя своей бескровной жертвы, молиться не могу: Он знает, зачем же обижать Его многословием.
36
Говорят, человек начинает по настоящему осознавать себя взрослым только после смерти близких. Пожалуй, я не успела еще до конца осознать свою взрослость. В течение года потихоньку привыкала к тому, что бабушки нет. Она умерла в апреле, в августе ушла Натуся, в январе не стало Маши, красавицы Марии, той, на кого я похожа, той, которая так и не стала моей настоящей бабушкой.
Мы с братом были у нее на сороковинах. Поехали сначала на Миусское кладбище, потом в Измайлово, где она жила.
Сороковины пришлись на Пост, а стол был обильным, заставленным мясными блюдами и салатами, бутылками с водкой и вином. Зачем я говорила тогда о том, что пощусь? Зачем? Нет, нет, я не демонстрировала своей набожности, не осуждала, Боже упаси! И все-таки, все-таки, не надо было этого, а надо было есть и пить, и плакать, поминая…
Муж ее – Яков Петрович, с некоторым испугом посматривал на окруживших его христиан. Все мы, так или иначе, были его детьми и внуками, его порослью, его потомками, и все мы были русскими у него, у еврея. Наверно, он думал об этом, не мог не думать, глядя на нас: на свою дочь пепельноволосую, курносую Лару и внучку Ольгу – вылитую мать, на правнучку Светланку, в третий раз повторившую его жену; на Андрея, с его широченными плечами и мощными бицепсами, в лице которого все так же непримиримо проступали Машины черты, и, наконец, на меня, как две капли воды похожую на Марию, Машу, Машеньку…
Он плакал, рассказывая о фаршированных кабачках, которые Маша сама закрывала в последнее лето своей жизни, он рассказывал потому, что я ела эти кабачки, да еще вареную картошку. Что я могла ответить ему, как утешить? И тогда я положила себе рыбы, которую он засолил к поминкам и запивала ее красным вином…
Пост еще не кончился, впереди – страстная неделя, потом Пасха, а сразу за ней Авдотьина годовщина. После долгого молчания позвонила Валя. Услышав ее голос, я напряглась: «Сейчас опять будет просить, чтобы Егор у нас пожил» – подумала.
В прошлом году после смерти Авдотьи Егор приехал в Москву, «развеяться», – так объяснила Валя. Он выглядел больным, сидел на кухонном диванчике, скрючившись, рассказывал какие-то истории, говорил быстро, невнятно, глотая звуки и целые слова, нервно смеялся. Мне было жаль его до отвращения.
У нас
Егор звонил кому-то, потом пропал на двое суток, и я отчитывалась перед Валентиной, не понимая, зачем мне все эти проблемы…
«Пусть немедленно едет домой!» – кричала в трубку Валентина. «Хорошо, я скажу» – отвечала я, даже не зная, где мой несчастный брат и имею ли я право вообще что-либо говорить ему.
Егор появился. Объяснил, что был у друзей, что ему предлагают отличную работу, но ему все это «на хрен не нужно».
– Мать звонила, – доложила я.
Он замолчал, задумался, прижимая тонкими нервными пальцами, натянутые на кисти края рукавов (он всегда носит свитера с растянутыми длинными рукавами и еще придерживает их пальцами к внутренней стороне ладоней). «Во что же превратились его руки, его вены, его кожа?» – с ужасом думала я, глядя на эти до бела сжатые, подрагивающие пальцы.
– У меня денег на билет нету, – признался он.
– Я найду, – быстро пообещала.
Действительно, в тот же день мы заняли для Егора деньги, хотя я вовсе не была уверена в том, что он купит обратный билет. Выпроваживали мы его с такой радостью, что подарили старую Серегину куртку, хотя у Сереги другой не было, но мы-то знали, что купим, выживем, заработаем, а Егор не сделает ничего, что он так и будет ходить в этом свитере, да заношенной мастерке, так же кем-то подаренной.
Когда он ушел, я даже не стала звонить, выяснять, доехал ли он.
37
Сергей привел этого уродца с улицы и долг объяснял мне, растерянно разглядывающей маленькое существо, – что он, вероятно, потерялся, или просто никому не был нужен.
– Наверно родители алкаши какие-нибудь, – Сергей пытался оправдать свой поступок, – ребенок стоит один посреди улицы, и никому до него нет дела.
Я изо всех сил пыталась подавить в себе чувство отвращения: ребенок, на первый взгляд, лет трех, был рахитичным, маленьким куском плоти, с недоразвитыми ручками, казалось, что кисти растут прямо от узких плечиков, на которых размещалась чудовищных размеров голова старика, покрытая синюшной кожей, одутловатая, с обвисшим носом и коротким жестким ершиком волос, начинающимся прямо от бровей. Уродец стоял на тонких ножках, выпятив большой мягкий живот, и молчал, разглядывая нас. Я опустилась на корточки и, превознемогая тошноту от запаха уродца, спросила:
– Ты чей?
Он молчал, лишь короткие толстые пальчики на его руках постоянно шевелились, и мне почему-то вспомнилась муха, потирающая лапками, так они собирают с ворсинок налипшую грязь и пожирают ее. Ребенок не мог соединить свои ручки, они были слишком коротки для этого.
– Он ненормальный? – обратилась я к Сергею.
– Не знаю. На улице с ним случился припадок. Очень похоже на обморок. Я уж думал, что он умер: знаешь, ребенок упал, побледнел, я его трясу, а кругом ни души… Никому дела нет, прохожие быстренько обходят стороной, лишь бы не быть впутанными в историю…