Родовое проклятие
Шрифт:
– Что такое? – забеспокоился тот, когда она крепко схватила его за руку и потащила из мастерской, через кухню, в глубину дома. – Ты расстроилась? Я знаю, ритуал вышел напряженный, но…
– Да. Да. Напряженный, – повторяла Мира нараспев, увлекая его в гостиную и дальше, вверх по лестнице.
– Это из-за крови, да? Я знаю, это больно, но честное слово, иначе бы ничего не вышло.
– Нет. Да. Господи. И то, и это, и все вместе! – Задыхаясь, она втолкнула Коннора в его собственную спальню и захлопнула дверь.
Потом приникла
– Ух! – только и сумел выдохнуть Коннор, наконец догадываясь, в чем дело, а Мира уже стягивала с него свитер и отбрасывала подальше в сторону.
– Дай… Дай мне! – Она сдернула с него рубаху и впилась зубами в его голое плечо. – Дай же мне!
Он бы предпочел сбавить темп – хоть немного, – но Мира уже расстегивала ему ремень, а что в таком случае остается делать мужчине?
Коннор начал стягивать свитер с нее – раздевать женщину было одним из его любимых удовольствий, – но запутался в ее суетливых руках. Решил было разорвать этот свитер к чертовой матери, потом…
– Да ну к черту!
В следующий миг Мира уже была без одежды, и Коннор тоже.
– Да, да, да! – Она вцепилась ему в волосы, впилась в рот, застонала от наслаждения, когда он взял в руки ее груди.
Никогда еще Мира не испытывала такой безудержной страсти, не знала такого бьющего через край, трепещущего желания. Должно быть, на нее подействовал этот колеблющийся по кругу воздух, пульсирующий огонь, поразительный всплеск энергии, слияние энергетических полей и магии.
Одно она знала наверняка: если прямо сейчас она его не получит, то сойдет с ума.
От Коннора все еще исходил вкус этой волшебной экзотики – могучей, соблазнительной на грани порока и тьмы. Она чувствовала, что колдовство еще продолжает в нем бурлить и никак не уляжется.
И она хотела этого колдовства. Хотела его. Хотела всего.
Теперь его руки сделались нетерпеливыми, стали жадными, грубыми и проворными. И этого она тоже хотела, жаждала его прикосновений, страстно желала принадлежать ему – как будто от этого зависела и его жизнь тоже.
Для нее это точно был вопрос жизни и смерти.
Он развернул ее, вынудил отступить к двери. На один лишь миг она взглянула в его глаза, лютые, неприрученные, – и он вошел в нее.
Она думала, что сойдет с ума, если он этого не сделает, но теперь, когда это произошло, в самом деле лишилась рассудка.
Ее бедра ритмично бились, призывая его подстроиться под ее бешеный ритм. Ногтями она впивалась в его тело – в спину, в плечи, она стискивала зубы так, что слышался скрежет. Короткие удары боли, горячей и стремительной, давали ему такое наслаждение, что он сделался покорнее раба. Кровь в жилах билась, как удары молота, и он все глубже, быстрее и сильнее входил в нее, так что от бешеного ритма перехватывало дыхание.
Она издала крик, в котором соединились шок и жажда продолжения. Потом вскрикнула снова,
Он жадно впился в ее шею, не в силах насытиться ее вкусом и, в свою очередь, наполняя ее своей страстью, пока не отпали последние условности.
Он извергся, она сжала его еще сильней, и в этот момент – он готов был поклясться – даже воздух вокруг задрожал, как дрожит стекло под напором ветра, а потом ее финальный возглас стих, превратившись в судорожный вздох.
Обмякшие, они сползли на пол, сплетя потные руки и ноги.
– Боже. Боже милостивый. – Мира судорожно хватала воздух, как вытащенная из воды утопленница.
Коннор тоже силился отдышаться и сумел лишь промычать что-то нечленораздельное, после чего, не открывая глаз, плюхнулся на спину с прерывисто вздымающейся грудью.
– Под нами пол не трясется?
– Не думаю. – Коннор открыл глаза и уставился в потолок. – Может быть. Нет, все-таки нет. Наверное, это мы сами трясемся – точнее сказать, вибрируем. Говорят, при землетрясении после первого толчка всегда бывают афтершоки.
Он, не глядя, протянул руку ее погладить и попал прямо на грудь. Дивное место!
– Так ты в порядке?
– Я не в порядке! Я в шоке, в том числе и от себя самой. У меня такое чувство, будто я опять летала. Это на меня так твой вид подействовал: ты словно изнутри светился, волосы развеваются в сотворенном тобою же ветре, и вся эта мощь гудит, как ритуальный барабан. Я была не в силах устоять! Прости, но я потеряла самообладание.
– Считай, что ты уже прощена. Я, знаешь ли, из тех, кто легко прощает.
Мира тихонько засмеялась и накрыла его руку своей.
– И вот мы здесь, на полу твоей спальни, – а в комнате сущий бедлам. Как, впрочем, и всегда.
Коннор обернулся и оглядел комнату. Ничего катастрофического, рассудил он. Конечно, ботинки, сапоги, одежда, книги – все разбросано где попало. Но он никогда не мог понять, зачем застилать постель, если скоро опять ложиться – что постоянно являлось причиной непримиримых споров с сестрой.
Желая угодить Мире, он повел рукой, и обувь, вещи, книжки – и что там еще было разбросано по полу – собрались аккуратными стопками в углу. Он как-нибудь выберет момент и наведет у себя порядок – но не сейчас.
А пока Коннор еще раз повел рукой – и с потолка посыпались розовые лепестки. Мира рассмеялась, поймала горсть душистых лепестков и насыпала ему на голову.
– Коннор, ты романтичный дурачок.
– Не вижу ничего глупого в романтике. – Он притянул ее к себе, прижал головой к плечу. – Вот. Так гораздо лучше.
С этим трудно было поспорить, и все же…
– Надо спускаться. Ребята, наверное, ломают голову, куда мы делись.
– Бог с тобой, все давно догадались, где мы и что. Так что спешить некуда.