Рок И его проблемы-4
Шрифт:
— Комиссия как работала? — спросил Гвидонов бригаду.
— Привезли с собой собаку, спустили с поводка. Та от радости носилась по поляне, как сумасшедшая, на всех птиц прыгала, ко всем нам подбегала лизаться. Так что ее опять на веревку посадили. Следа она не взяла. Дело уже ближе к осени было. Месяца полтора прошло с того дня. Какой след?.. Они здесь все проверили миноискателем. Еще в какие-то приборы смотрели, типа радара. По земле лазили, искали вещественные доказательства… Еще мы фоторобот составляли.
— Долго
— Два дня.
— Куда отсюда ходили?
— Куда-то ходили, тайга большая. Отсюда, куда хочешь, можно ходить… Больше на вертолете летали, сверху смотрели. В бинокли, и еще во что-то… Здесь у них база была, — вон, видите, консервная банка валяется?
Валялась. И не одна… Испохабили место происшествия, постарались.
На краю поляны от них осталось черное кострище, пара деревянных ящиков и железная бочка из-под бензина.
— Голова после вчерашнего не болит? — спросил Гвидонов бригаду.
— Мы — привычные. Приняли немного с утра, — и как огурцы.
— Тогда поделитесь как-нибудь на двое, — и крикнул профессору, который сидел на берегу болота, замачивая в нем ступни ног, засучив для этого брюки до колен. — Игорь Кузьмич, можно вас на минуточку!..
— Значит так, — сказал Гвидонов, когда бригада из пяти человек без труда справилась с невыполнимой арифметической задачей, разделить себя на две части, а профессор, надев ботинки, подошел, — отправляются две группы. Одна, со мной, в сторону, откуда контрабандисты пришли…
Бригада, при слове «контрабандисты», переглянулась между собой и хитро улыбнулась.
— Другая, во главе с Игорем Кузьмичом, — в сторону, куда они ушли… Двигаемся по времени, ровно два часа, в приблизительном направлении. Два часа вперед, два часа назад. Обратно дорогу найдете?
— Здесь есть дорога? — спросил профессор.
— На ноги наденьте что-нибудь другое, — сказал ему Гвидонов, — снимите с кого-нибудь.
— Как это, снять? — спросил он.
— Молча, — хмуро ответил Гвидонов. — Иначе, — без ног останетесь в своих мокасинах.
— И ботиночки жалко, выкидывать придется, — сказал кто-то из бригады.
С Гвидоновым отправилось два лягушатника, с профессором трое, и один человек из охраны.
Остальные получили задание готовить обед. Самое милое дело, — на лоне такой первозданности.
Конечно, оставалась очистка совести. Что еще могло оставаться в этот чудесный летний день, в огромном почти непроходимом лесу, когда идешь вслед за бригадиром, который все-таки выбирает местечки получше, где нужно поставить ногу.
Их бессмысленный поход, — полный бред с точки зрения любого здравомыслящего человека. Ни охранники, ни деревенские, ни профессор, — никто из них не видел в их марш-броске ни грана логики. Так, — жест слепого отчаянья.
Ведь столько добирались сюда, столько вертолетного топлива сожгли, столько усилий и времени потратили. Нужно же
Не просто же так, перекусить на свежем воздухе и улететь обратно.
Гвидонов даже не смотрел под ноги, в тщетной попытке заметить среди валежника и трухи потерянную дорожную сумку монахов.
Очистка совести…
Но дело в том, что он уже много раз оказывался в подобных положениях. Когда нет никакого выхода. А есть — тупик… Он, в отличие от остальных, знает ценность и незаменимость отрицательного результата.
На который редко кто обращает внимание.
Поскольку провал, неудача, облом, — это поражение.
Поражение, — когда на тебя начинают смотреть подозрительно. Подозревая в тебе неудачника… Одно поражение, другое, — от тебя начинают отходить люди. Становится меньше друзей, знакомые обнимаются с тобой не так охотно, как раньше. Начальство общается с тобой сухо, — взгляд его становится строже. Уже никто не позволяет с тобой опуститься до панибратства.
Третье поражение, четвертое, — и ты уже изгой.
Кто смотрит на тебя с жалостью, кто — со злорадством. Но большинство, — равнодушно. Словно ты превратился в нечто невидимое, незаметное, сродни тени на стене. Которую не принято замечать.
Поражение, — смертельная болезнь. Никто не хочет заразиться ей, потому что никто не хочет умереть… Вернее, превратиться в живую, но бледную тень на стене.
Но если ты упрямо продолжаешь заниматься делом, которое нанесло тебе поражение, — тебя перестают понимать.
Это, — самое страшное.
Когда никто, вокруг тебя не может объяснить внутренней логики твоих поступков. Которые неизменно приводят тебя к катастрофе.
Если ты победитель, — никто не лезет в твою логику.
Но если ты упорствующий неудачник, — ты переходишь в разряд недоумков. С чисто медицинским диагнозом.
На тебя за спиной показывают пальцем, — и потешаются над тобой. Если тебе не все рано, — это не просто обидно, это выжигает что-то внутри, какую-то из основ, на которых зиждется этот мир, — сводит тебя к червю, к микробу, к инфузории туфельке. И заставляет тебя, направляет, подталкивает — совершить единственный неординарный поступок… В угоду остальному миру, которому ты больше не нужен, — заставляет признать свое поражение.
Если ты признал поражение, там, внутри себя, — ты никто. И — ничто.
Инвалид своего дела.
Вечный инвалид… К цирке это называется, — потерять кураж.
Кураж теряют один раз, — и навсегда.
Тогда ты — пропал.
Если цирковых спросить о таком-то, они скажут: Да, был такой, хороший был гимнаст, но потом потерял кураж. И куда-то пропал.
И — все.
Где, как, куда, — никто ни знает. В образе какого жэковского сантехника такой гимнаст коротает остатки своих лет, — никому неизвестно…