Рок-звезда
Шрифт:
А потом оно исчезло.
Улыбка вернулась, осветив его черты, и он просто сказал:
– Хорошо.
С этими словами Ганс откинул сиреневое одеяло с пони и поднялся с кровати. Повернувшись, он оказался рядом со мной, и я увидела все его тело как на картинке. На нем не было ничего, кроме черных боксеров в мелкие желтые бананы.
Я уставилась на него. Я ничего не могла с собой поделать. Тут было на что посмотреть. Это тело было длинным, стройным, изящным произведением искусства. Буквально. Одна рука была покрыта черно-серыми татуировками, на другой были рукописные стихи про
Это все было уже слишком. Я заставила себя отвести взгляд от бананов и посмотреть Гансу в глаза.
К счастью, он, кажется, не подозревал о произведенном на меня впечатлении. Он просто мотнул своей спутанной копной волос в сторону двери и сказал:
– Не хочешь пойти позавтракать? Я помираю с голоду.
Я не особо была по еде – анорексия и все такое, – но почему-то обнаружила в себе внезапную тягу к бананам.
– Конечно, – прочирикала я, – только дай мне десять минут.
2
Я судорожно пыталась восстановить форму своей новой высветленной стрижки и накраситься тем, что сумела найти у себя в сумке. Телесная помада, черная жидкая подводка, консилер и румяна – всего этого хватило, чтобы превратить меня из трупа в морге в труп, достойный похорон в открытом гробу. Но мне было очень трудно сосредоточиться из-за трусов Ганса, валяющихся возле меня на полу, и пара из душа, который затуманивал зеркало.
Почему-то, когда я сказала «только дай мне десять минут», Ганс решил, пока я собираюсь, принять десятиминутный душ в той же самой чертовой ванной.
Я изо всех сил пыталась вести себя как ни в чем не бывало и поддерживать светскую беседу, но это было непросто. Вода шумела, а мои мысли так и визжали: «Ганс там голый! Ганс там голый! Ганс там голый! Черт возьми!»
Он сказал мне, что его фамилия Оппенгеймер – по крайней мере, я так поняла из нашей беседы, – и сказал, что его родители приехали в США из Германии еще до его рождения. У него две старшие сестры, которые вышли замуж и жили отдельно, и…
Он еще что-то говорил, но, узнав его фамилию, я была слишком занята тем, что пыталась решить, буду ли я Биби Оппенгеймер или Брук Оппенгеймер. Ни один вариант не был особо хорош, но иногда любовь требует жертв. Глядя в запотевшее зеркало, я представляла свою новую подпись, написанную пальцем на стекле. В конце концов я выбрала ББ Оппенгеймер. Если выбрать Брук Оппенгеймер, то мои инициалы станут Б. О.
Хихикнув про себя, я взглянула на черную занавеску, отделявшую меня от очень голого и очень мокрого мистера Оппенгеймера. Мои смешки превратились в полноценный утробный хохот, когда я заметила мускулистую руку до локтя, все еще покрытую синими чернилами, свисающую поверх карниза душевой занавески.
Подойдя поближе, я протянула руку и ущипнула Ганса за кончик длинного среднего пальца, на ногте которого еще виднелись следы черного, давно стершегося лака.
– Что это? – съехидничала я, покачав его руку из стороны в сторону. – Ты такой длинный, что не умещаешься
Ганс хрюкнул.
– Не-а, я просто не хотел, чтобы стихи смылись до того, как я запишу их нормально.
«Боже. Ну можно ли быть еще милее? Когда, когда уже я стану миссис Б.О.?»
Радуясь, что Гансу не видна идиотская девчачья улыбка на моем лице, я прочирикала:
– Я пойду, запишу их для тебя.
– Круто. Спасибо, Звоночек. А то у меня уже рука затекла.
Переплетя пальцы с моими, Ганс игриво потряс меня за руку, так же, как я его за палец. От этого у меня захватило дыхание, а в груди замер радостный писк. Я держалась за руки с прекрасным голым мужчиной, который написал обо мне часть песни прямо на своей коже, а потом всю ночь спал рядом со мной на узкой одиночной кровати.
– А ты все слова запомнила?
– Ага, – ответила я, открывая дверь ванной навстречу потоку сухого, прохладного воздуха из коридора.
«Да они выбиты в моем чертовом мозгу».
Я выскочила из ванной в поисках бумаги и чего-нибудь пишущего. Я была уверена, что буду помнить эти стихи даже на смертном одре, но все же не хотела утратить хотя бы одну букву, написанную им.
Завернув за угол коридора, я оказалась в кухне, где обнаружила Деву-Гота, облокотившуюся на кухонный прилавок и прижимающую к лицу кофейную кружку. На ней была только длинная майка с Мэрлином Мэнсоном, а ее черные волосы были взлохмачены так, что напоминали парик злобной феи Бастинды.
– Виктория! – воскликнула я, суетливо озираясь. – Где можно найти листок бумажки?
Дева-Гот безо всякого интереса поглядела на меня поверх кружки, протянула руку влево и выдвинула какой-то ящик.
– Отлично! Спасибо! – я начала рыться в нем, пока не отыскала блокнот и ручку. Не обращая внимания на Деву-Гота, я записала слова своей любимой песни, вырвала лист из блокнота и засунула в задний карман джинсов.
– А что… ты такое делаешь? – промолвила Дева-Гот, когда я пошвыряла все в ящик и задвинула его обратно.
Развернувшись к ней лицом, я просияла.
– Знаешь… Я думаю, Ганс вчера написал обо мне песню! Ну или часть песни. Ну, в смысле она, может быть, не прямо про меня, но как бы про меня тоже. И он попросил меня ее записать, прежде чем она смоется у него с руки. Он сейчас пошел в душ. А я говорила, что мы вчера спали в одной постели? И он даже до меня не дотронулся! Ну, в смысле, я не думаю, что…
– Биби, у него есть подружка.
Хлоп, хлоп.
– Ее зовут Бет. Они уже четыре года вместе.
Бомбы продолжали падать.
Бум! Бах! Тарарах!
– А тогда почему он вчера посадил меня на колени? Почему спал со мной в одной кровати? Мы обнимались, – я выговорила это слово так, как будто только что обнаружила, что у него была бубонная чума. После того как Харли обманывал и изменял, сама мысль о том, что у Ганса была подружка, показалась мне отвратительной. Я была разочарована. Черт, это было ужасно грустно.