Роковая любовь
Шрифт:
— Да что «издавна»? Сейчас времена другие.
— Другие. И правда — другие, — еще больше погрустнела Кармелита. — В таборе сейчас очень тревожно.
— Почему?
— Из-за кладбища. Есть кладбище. Старинное. Не только цыганское. Но и наших там много похоронено. И мама моя. И прабабушка.
— Да, я слыхал, что из-за этого кладбища у моего шефа были проблемы с цыганским бароном. Но вроде бы все утряслось.
— Да ничего там не утряслось. Там гаджо, то есть, прости, русские…
— Да ничего, все в порядке. Гаджо и есть гаджо…
— В
— Что?!
— Да. Наши еле отстояли.
— Прости… Мне уйти срочно надо.
— Макс! Куда ты?
— Прости. Мне срочно…
Только сейчас Макс понял, что означали хитрые улыбочки Антона. Бульдозером на кладбище — это уж слишком. Даже для такого великовозрастного балбеса, как Антон!
Максим застал своего друга (ли?) в офисе. После беседы с Форсом Антон был уже немного пьяненький. Дело в том, что в трезвом виде он очень боялся мести цыган. И, как ни успокаивал его Форс, страх не уходил. А вот после пары рюмок жизнь, как обычно, начинала налаживаться…
Если, конечно, не считать того, что Макс приперся. Да не просто приперся, а с наскоком:
— Антон! Что было на кладбище?!
— А что было, то и есть. Покойнички вокруг и тишина…
— Не фиглярствуй! Что ты там натворил?
— Ничего особенного. Я и Игорь взяли бульдозер, тот, что у нас на стройке работает. И съездили с ним на кладбище. С ветерком! Вот и все, собственно…
— И все?! Какого черта?
— Фу, как грубо. Просто мне чертовски хочется работать… Вот мы с Игорем и поехали туда. Расчистить площадку под застройку, снести морально устаревшие могилы, пятое-десятое… А там толпа агрессивно настроенных цыган, пользуясь полным и окончательным отсутствием органов правопорядка, слегка набила Игорю морду. И — самое страшное — меня чуть не покалечили!
— Ты… ты… ты хоть понимаешь, что ты натворил?!
— А что такое?
— Вот дурак, а!.. Проспись!
Как же стыдно! Игорь выбежал на улицу, ловить такси. Нужно срочно ехать к Баро, просить прощения.
Глава 20
Кто бы мог подумать, что в кабинете отца будет сидеть Земфира. Кармелита попыталась успокоить себя, но не смогла. Надо же какая глупость! Она ведь и мать-то свою не видела, а все равно каждую женщину, оказавшуюся рядом с отцом, ревнует.
Потому и радость, бушевавшая в ней, слегка утихла:
— Папа, посмотри, что я принесла!
Как же это по-детски прозвучало! Раньше с таким криком она приносила воробышков, выпавших из гнезда или недоутопленных соседями котят. Однако, посмотрев на бумагу, Баро взметнул брови:
— Что это?
— Это заявление, по которому засадили бабушку. Я же тебе обещала!
— А откуда оно у тебя?
— Мне помог один человек… Очень хороший, — Кармелита запнулась, рассказать, что ли, о Максиме — нет, в присутствии Земфиры, пожалуй, не стоит. — Я тебе потом все объясню.
И
Земфира не промолчала:
— Ревнивая она у тебя.
— Да, это правда. Порой мне это даже нравится. Но не всегда…
— Знаешь, Рамир, Кармелите не хватает общения со старшей женщиной. Она ведь растет без матери. Если хочешь, я поговорю с ней.
— Спасибо, Земфира. Не надо.
— Я понимаю. Бережешь чувства дочери.
— Да, берегу. Она — это все, что у меня осталось после смерти Рады.
— Смотри… Дочка замуж выйдет, ты один останешься. Как старый седой ворон… Что ж, мне пора в табор.
И тоже ушла.
Баро остался в задумчивости…
Один.
В табор скакали недолго. А жаль. Люцита сидела сзади, держалась за Миро. Крепко-крепко. И про себя говорила: «Не отдам! Никому-никому…»
Приехали в табор, спешились. Привязали Торнадо, чтоб не убежал. Люцита поймала наконец взгляд Миро. И поразилась боли, переполнявшей его глаза.
— Грустишь?
— А ты как думаешь? Моя невеста с другим… на озере…
— Ну и расскажи об этом всему табору!
— Это же позор! Не только мне, всему табору. Ты в своем уме?
— Я-то в своем уме. Я с гаджо на озере не амурничаю. И я бы молчать не стала.
— Ничего и никому я рассказывать не буду. Мы современные люди. И она сама вправе решать…
— Ну так я расскажу! Я не современная. Я цыганка!
— Люцита! Послушай меня внимательно. Ты. Никому. И ничего. Не скажешь.
— Скажу!
— Посмей только! Не лезь. Это не твое дело!
Невесть откуда вынырнул Бейбут:
— О! А вот и метатели ножей. Отлично! Значит так! Мы остаемся. Гаданий народ уже наелся. Нового заезда отдыхающих не предвидится. Так что самое время дать парочку представлений. Задания я уже раздал. Всем, кроме вас. Так что — вперед. За работу.
Следователь Бочарников вызывал старую цыганку даже с сожалением. Такая, блин, работа. Когда хорошего человека отпускаешь, то, с одной стороны, радуешься, что он оказался невиновным. А с другой стороны, как-то даже немного обидно, что никогда больше не увидишь этого человека.
Рубина Задорожная — симпатичная старушка. Есть у нее в глазах что-то такое… Как бы это сказать непротокольно… Что-то доброе и мудрое. А как она тогда сказала про то, что сынок выздоровеет! Сердцем сказала, не головой…
Как бы это, в свою очередь, новость изложить ей подобрей, подушевней:
— Так вот, Гражданка Задорожная. Заявление, на основании которого вы были задержаны, забрано.
А цыганка, вместо того, чтобы обрадоваться, напряглась. Правду говорят, цыганская юриспруденция — это что-то особенное.
— И что это значит? Вы мне толком объясните.
— А то значит, что раз нет заявления о краже, то нет состава преступления, — Андрей Александрович улыбнулся. — А раз нет состава преступления, то вы свободны.