Роковая перестановка

Вайн Барбара

Теперь все окна на верхнем этаже дома мистера Татиана были открыты, и Зоси увидела, как из парадного выходит женщина с такой штукой, в которых носят детей — как она называется?

— Переносная люлька?

— Точно, люлька. Зоси сказала, что женщина не смотрела на нее, что она не видела ее. Женщина поставила люльку на заднее сиденье машины и оставила дверь открытой — из-за жары, наверное. В общем, она вернулась в дом, вошла через парадную дверь и не закрыла ее за собой. Как будто она что-то забыла, рассказывала Зоси, или пошла что-то проверить.

Зоси сказала, что не смогла с собой справиться. Она не отдавала себе отчет в своих действиях. Во всяком случае, об опасности она точно не думала. Зоси чувствовала,

что должна взять малышку, — и взяла ее. Все получилось так же, как с мальчиком в торговом центре, только на этот раз рядом не было Руфуса, чтобы остановить ее. Не было никого, кто мог бы это сделать. Зоси вытащила из машины люльку и пошла по улице. Ребенок спал. Она оказалась на удивление тихой девочкой, настоящей соней, хотя я плохо разбираюсь в детях. — Шива посмотрел на Лили и быстро отвел взгляд. — Из-за светофора на Норт-Хилл образовалась пробка, сказала она, движение стояло. Зоси прошла до конца Вью-роуд и вышла на Черч-роуд. Она никого не встретила. Думаю, водители стоявших машин наверняка видели ее, но если кто и видел девушку в голубой юбке с переносной люлькой в руке, в полицию никто не заявил. Она поставила люльку на заднее сиденье машины, сама села вперед, на пассажирское, а через несколько секунд вернулся Эдам.

Он сел на водительское сиденье и сказал ей: «Это была пустая трата времени», завел двигатель, повернул на Норт-Хилл и поехал в сторону Финчли и Северной кольцевой. На перекрестке Зоси бросила взгляд на Вью-роуд. Машина так и стояла с открытой задней дверью. Она увидела ту женщину — она возвращалась.

— То есть Эдам не знал? Он не знал, что в машине ребенок?

— Он узнал, только когда они были в районе Энфилда. Они остановились на каком-то светофоре, ребенок проснулся и заплакал.

Глава 16

Знак, указывавший направление на гарнизон, напомнил Руфусу о той девушке, с которой он общался несколько дней или пару недель — в общем, какое-то время, и чье имя всплывало у него в памяти исключительно в двух вариантах. Ее звали Дженет или Дженис? Примерно такая же ситуация, что с Эдамом, который не мог запомнить, как звали антиквара — Эвансом или Оуэнсом. А оказалось, что Эваном, так что девушка Руфуса вполне может быть Джанин или Джанеттой.

Он никогда не вспомнит. В те времена она красила свои рыжие волосы и была очень худенькой, ему же нравились женщины пополнее. Руфус точно не давал ей свой адрес в Нунзе, телефон у них не работал, так что она не могла звонить. Он точно не привозил ее в Отсемондо. В общем, маловероятно, что она пойдет в полицию и расскажет историю десятилетней давности, особенно если предположить, что она все еще замужем за тем солдатом и, возможно, имеет детей.

Почему-то она ассоциировалась у него с поездкой домой на такси. И с тем единственным разом, когда он пешком шел в Нунз, чтобы встретиться с ней в «Пихте», и случайно прочитал фамилию хозяина — которая теперь была другой — над дверью в общий бар. Но почему он шел пешком, когда у него был «Юхалазавр»?

На то последнее свидание Дженет или Дженис (Джанин или Джанетта) тогда приехала на своей машине, или на мужниной, а Руфус пришел пешком, злясь, что вынужден заниматься этим немужским делом, но при этом, вспоминал он, делая все, чтобы она не узнала, где он живет. Руфус, вполне вероятно, опасался, что она в минуту откровенности или совестливости признается своему мужу, и солдат станет охотиться за ним.

Ах, точно, именно так — он не поехал на свидание на «Юхалазавре», потому что Эдам и Зоси отправились на нем в Лондон. Как раз в тот вечер они привезли ребенка. Руфуса не было дома, он не видел, как они приехали, так как проводил время с Дженет или Дженис в «Пихте», а потом в другом пабе или ресторане, где они здорово поругались; у Руфуса имелась лишь та десятка, что осталась от ломбарда, и он ясно дал понять,

что ждет, что дальше за выпивку и еду платить будет она.

Потом они помирились и вскоре оказались в ее двуспальной кровати; фотография солдата была уложена лицом вниз на прикроватную тумбочку. Без сожаления распрощавшись с ней на следующее утро, Руфус надеялся, что он испытывает гораздо большее облегчение от расставания, чем она. Девушка не предложила подвезти его в Нунз. По сути, она дошла до того, что заявила, что у нее нет денег на бензин, а пройти предстояло целых двадцать четыре мили. Вот поэтому Руфус и взял такси, теперь все понятно, и когда они добрались до Отсемонда, он попросил водителя подождать с включенным счетчиком, а сам забежал в дом и взял деньги у Эдама. Вернее, внутрь он не заходил, а только переступил порог, потому что Эдам был то ли в холле, то ли на террасе. Тот стал жаловаться, что его поездка на Арчуэй-роуд успеха не принесла. Он выручил меньше сотни за гарнирные ложки и кувшин с маской. Никому такие ложки не нужны, вот что ему сказали. Какая от них сейчас польза? А ликерные рюмки даже обсуждать не стали. Руфус с трудом вытянул из него четыре фунта на такси, но все же вытянул.

Вспомнит ли таксист? Он был молодым, не старше Руфуса. Это было ошибкой — позволить таксисту довезти его до дома, но деваться было некуда. Ведь не стал бы он ждать денег у поворота на проселок.

Естественно, в ту неделю таксист возил многих клиентов, в том числе и из поселков. И вряд ли в той поездке по извилистой лесной дороге в Отсемондо было что-то запоминающееся. Если только он не слышал крик ребенка…

Нет, это невозможно. Он сам услышал его только после того, как такси скрылось из виду. Пусть таксист был молод и наблюдателен, но он не смог бы опознать Руфуса через десять лет и тем более Эдама, который стоял на террасе и выглядел, выражаясь в стиле тех времен, «отстегнутым». Руфус даже тогда подумал, что он обкурился, только этого не могло быть, потому что у них не было денег на это.

— Ты в порядке? — спросил Руфус, когда такси скрылось в туннеле из деревьев. — Или у тебя просто сильное похмелье? (Как же мы любим судить о других по себе.)

Эдам не ответил. Они прошли к входной двери, которая так и осталась открытой. Именно тогда в первый раз он услышал плач ребенка. Жалобный, противоестественный для этого дома в той же степени, что и рев льва. Или нет…

— Боже, — произнес Эдам.

— Как я понимаю, Зоси привезла сюда своего ребенка.

— Ты говоришь об этом с таким ледяным спокойствием, — сказал Эдам. — Именно так и написали бы в романе — «ледяным».

— В плохом романе. — Плач прекратился. — Наступит время, и кое у кого будут собственные дети, и он будет обязан мириться с такими вещами, но для меня это перебор. Как бы то ни было, это твой дом.

Сразу Эдам ничего не сказал, а потом проговорил:

— Я хотел объяснить все позже. Вернее, не хотел, а мне пришлось бы.

Жестким и надменным, вот каким был тогда Руфус.

— Меня это не касается.

— Кстати, как ты узнал, что у Зоси был ребенок?

— А ты как думаешь? — ответил Руфус. — Это моя работа — знать такие вещи, во всяком случае, скоро будет.

Кажется, Руфус увидел ребенка ближе к вечеру. Эдам, нервный и дерганый, рассказывал о своих попытках продать ложки, когда на террасу вышла Зоси со свертком на руках. Она жила в Отсемонде уже почти два месяца, а ребенок у нее родился примерно за месяц до ее появления там. Вот так он рассуждал в тот день. В складках красной шали Вивьен лицо ребенка разглядеть было трудно, но Руфус увидел достаточно, чтобы понять — это младенец, очень маленький, месяцев трех от роду. Вслед за Зоси из дома вышла Вивьен с бутылочкой и полотенцами, расшитыми монограммами Лилиан Верн-Смит, в руке. За ней вышел Шива, и вид у него был таинственный. М-да, целая процессия.