Роковая перестановка
Шрифт:
Или нет? Была ли она удовлетворена? Откуда ему знать? Как вообще мужчина может это понять? Это сейчас он знает, что именно ребенок, обладание ребенком подтолкнуло ее к нему, а не он сам. Ребенок быстро, за какие-то четыре-пять часов, стал значить для нее больше, чем он. А тогда Эдам снова овладел ею, в нем опять вспыхнуло возбуждение, и он пробудил желание в ней. Он овладел ею и в третий раз, глубокой ночью, и еще раз, перед рассветом. Эдам был молод, он думал, что так будет всегда, в любом возрасте. И верил, что любовь вечна и он будет любить ее всегда.
Эдам сидел с Энн и ее родителями,
Щелчки учащались и сопровождались бурчанием и постаныванием, перед тем как она просыпалась. А еще ребенок плакал. Этот плач лишал Эдама самообладания, вгонял в панику, примерно такую же, как сейчас. Он начинал лихорадочно соображать, что это было и где он находится. Впервые это случилось на следующее утро. Эдам открыл глаза и увидел небо, красное, как зарево от сильнейшего пожара. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: это рассвет.
— У меня эозофобия, — однажды сказал он. — Противоречащая здравому смыслу боязнь рассвета.
Зоси сходила вниз за молоком. Она поменяла ребенку подгузник — девушка умела это делать, ее научили в хостеле; она меняла подгузники собственному ребенку, хотя знала, что скоро его заберут на усыновление. Они снова заснули, все трое. А снаружи мир сходил с ума, разыскивая этого ребенка, снаружи заколдованного круга с центром в Отсемонде, за пределами невидимых стен, возведенных с помощью затворяющего заклинания.
К тому моменту, когда они встали, в ведре, которое Зоси принесла с кухни, было уже четыре подгузника. Вивьен выстирала их, потому что стирала свое бирюзовое платье. Она разговаривала с ребенком, протягивала ему свой палец, за который он тут же хватался крохотной ручкой, но не задавала вопросы — в общем, вела себя как заботливая и понимающая мать. И даже тогда Эдам ни разу не задумался над тем, что все это значит, почему Вивьен с таким одобрением это воспринимает.
У них не было газет, а если бы имелось радио, никто все равно не слушал бы новости. А если бы Вивьен, придя на работу, услышала разговоры о пропавшем ребенке, сопоставила бы она одно с другим? Она и Руфус верили, что ребенок Зоси; вероятно, они пришли к выводу, что ей удалось отклонить ордер на усыновление на основании того, что теперь у нее есть свой дом и свой мужчина.
В тот день Эдам испугался только чуть-чуть. Когда на проселке появилась машина с огоньком на крыше — желтым, а не синим, — он на мгновение подумал, что это полиция. Оказалось, что это всего лишь Руфус, у которого нет денег, чтобы рассчитаться с таксистом. А еще на него как-то странно действовала погода. Дико так говорить, но она пугала его, потому что менялась. Ночью похолодало, температура упала с более чем девяноста градусов — тогда они еще пользовались шкалой Фаренгейта — до менее чем шестидесяти. [85]
85
С 32 градусов до 15 градусов по шкале Цельсия.
Что еще они делали в тот день? Ничего особенного. Оглядываясь назад, Эдам вспоминал, что Зоси была неразлучна с ребенком, качала его, кормила, меняла ему подгузники, а он сам нервничал и не находил себе места, радовался, что наступает ночь, что можно рано лечь спать. Ребенок просыпался и плакал, и Эдам думал: «Господи, какой ужас, неужели у меня вся жизнь будет такой?»
Похолодание сделало его раздражительным. Утро было мрачным и ветреным. Зоси прижимала к себе ребенка и что-то ему говорила, и он вдруг понял, что ребенка нужно обязательно вернуть. Заставить ее вернуть. Как он мог хоть на минуту поверить, что им удастся оставить себе похищенную девочку, что их не найдут?
Эдам задумался над тем, как урезонить Зоси — бессмысленная задача даже в самые счастливые моменты. Он не может просто взять ребенка и самостоятельно отвезти в Лондон. Нужна помощь остальных, хотя остальные ничего не знают.
Но скоро они узнают. Как только Шива даст ему шанс, он не будет молчать. Даже ради Зоси. К тому же это надо сделать именно ради Зоси, ей же будет лучше, если вернуть ребенка — во всяком случае, Эдам так думал, он не умел заглядывать наперед, дальше холодного, чрезвычайно тревожного настоящего.
Шива задал вопрос:
— Зоси, чей это ребенок? Твой?
Вивьен улыбнулась и кивнула. Руфуса не было, он лежал на террасе, которая когда-то была залита солнцем. Шива сидел на кухне за столом и переводил взгляд с одной на другую. Эдаму был дан шанс, и он им воспользовался.
— Нет, не Зоси, — произнес он. — Это чужой ребенок.
— Она моя, — сказала Зоси.
— Только в том смысле, — возразил Эдам, педант до мозга костей, — что в настоящий момент она находится на твоем попечении.
Шива проговорил:
— Не понимаю, о чем ты.
Зоси, гревшая молоко в кастрюльке, отошла от плиты. Она сгорбилась, взгляд стал как у мышки, загнанной в угол. Ребенок был на руках у Вивьен. Она и Зоси превратились в жриц секты материнства, они вместе исполняли ритуалы этого древнейшего культа, и Вивьен с улыбкой поддерживала Зоси в ее материнстве. В итоге Вивьен оказалась обманутой. После слов Эдама она попятилась, крепко прижимая к себе ребенка, на ее лице отразился шок. Эдам тогда подумал, что кто другой, услышь он такое заявление, уронил бы ребенка; Вивьен же только крепче ухватила малыша, как будто ему грозила опасность от самих произнесенных слов и он настоятельно нуждался в ее особой защите.
Он говорил твердо, без эмоций:
— Это ребенок, которого Зоси забрала из чужой машины, когда мы были в Лондоне. Она, если хотите, похитила его.
— Она просто вытащила ребенка из машины? И никто не видел, как она это делает?
— Очевидно, нет. Послушайте, мы уже сто раз это обсуждали. Я сыт по горло. Знаю, что это плохо, ужасно и все такое. Знаю. Я не придурок. Я знаю, что ребенка надо вернуть, и чем скорее, тем лучше.
Заговорила Вивьен. Она все еще держала ребенка на руках. И не хотела его выпускать.