Роковая тайна сестер Бронте

Митрофанова Екатерина Борисовна

— Вот как? И ты действительно счастлива на этом поприще? Тебя в самом деле устраивает твое занятие? Помнится, раньше ты называла его невыносимо нудным. Не так ли, моя дорогая?

Шарлотта молчала. Ей нечего было возразить сестре. Она находилась во власти странного ощущения, будто с ее лица сдирают фальшивую маску, обнажая истинные его черты. Это было довольно неприятное ощущение, ибо вместе с застывшим алебастровым облачением сходила нежная живая кожа, и густые кровяные подтеки струились по шее. Энн между тем невозмутимо продолжала:

— Ты просто боишься, признайся! Опасаешься снова оказаться в щекотливой ситуации. С каких это пор постыдный страх обуздал твой мужественный,

волевой дух? С того самого злополучного дня, как сюда доставили письмо от господина Саути?

— Господи, Энн, какая муха тебя укусила? Что-то не припомню, чтобы ты когда-либо раньше говорила с такой неистовой страстью! Разве не ты учила меня кротости и смирению? Не ты ли призывала меня положиться на волю Господню? Я лишь стараюсь следовать твоим же наставлениям и находить утешение в своей работе. Это единственное, что мне остается.

— Ты ошибаешься, — возразила Энн, — и ты это знаешь.

— Но, по-моему, у меня уже получается покорно плыть по течению и довольствоваться тем, что посылает Господь. Я чувствую, как полноценный, добросовестный труд развивает мой ум, очищает мои мысли и совершенствует мои способности. Да, я действительно ощущаю, что ко мне постепенно приходит то смирение, к какому я столь отчаянно стремилась все последнее время!

— Если бы только так было на самом деле! Будь твое последнее заявление хоть чуточку убедительным, я уже сейчас исчезла бы с твоих глаз и перестала бы тебе докучать своими назойливыми советами.

— Вот как, моя дорогая? Стало быть, ты не веришь мне?

— Ни капли!

— Но это правда! Я и в самом деле чувствую именно то, о чем только что говорила! Могу поклясться, что так оно и есть! Веяние какой-то странной непостижимой перемены коснулось моего сознания; я действительно ощущаю на себе свежий, бодрящий дух этого веяния, и данное обстоятельство необычайно радует меня.

— Прости меня, сестрица. Мне очень жаль разочаровывать тебя, но не сказать правду сейчас — значит заставить тебя страдать в будущем еще сильнее. О, моя дорогая Шарлотта! Боюсь, ты ошибаешься в своих ощущениях. То, что ты приняла за действительное — на самом деле всего лишь внешняя иллюзия, не более. Должно быть, ты так отчаянно стремилась обрести смирение, что попросту заставила себя поверить в то, что уже его достигла.

— Почему ты так думаешь, Энни? — спросила Шарлотта, насторожившись.

— Но ведь это правда! — улыбнулась Энн. — Только не обижайся на меня, милая сестрица. Смирение никогда не приходит к человеку путем насилия. Нельзя заставить себя почувствовать это состояние: оно возникает само по себе; его невозможно ни навязать людям, ни отнять у них.

— Верно, — согласилась Шарлотта.

— Мне думается, — продолжала Энн, — что состояние истинного смирения может прийти к человеку только в том случае, когда он утратит всякую надежду на будущее. Тогда ему не останется ничего иного, как безропотно покориться Господнему промыслу. Что же касается тебя, милая сестрица, то, смею тебя заверить, ты весьма далека от сознания жизненного краха, а потому тебе просто незнакомо то состояние, какое ты себе приписываешь! Кстати сказать, я тоже пока еще его не достигла, хотя и стремлюсь к нему всеми своими помыслами! Однако то, что мы с тобой еще не обрели истинного смирения, означает, что в нас еще теплится надежда на лучшую жизнь не только в загробном мире, но даже и на этой земле. И мы должны во что бы то ни стало использовать столь щедро предоставленный Провидением шанс быть счастливыми в этом мире!

— О, моя дорогая, — воскликнула Шарлотта, печально вздохнув, — но ведь, как я понимаю, далеко не каждый человек приходит в итоге к состоянию

истинного смирения! Насколько можно судить по тому, что рассказывали о нашей матери, ей, бедняжке, так и не довелось познать сего блаженного состояния.

— Быть может, — отозвалась Энн. — Я ничего не могу сказать об этом. Но зато мы должны радоваться тому, что, вероятно, наши милые старшие сестры Мария и Элизабет, — упокой, Господи, их души, — все же его достигли. Будем надеяться, что и нам с тобой выпадет тот же счастливый жребий!

— Аминь! — произнесла Шарлотта с горячим, искренним чувством, словно в отчаянном страстном порыве призывая на помощь все небесные силы.

…Шарлотте и в самом деле достало мужества послать Роберту Саути повторное письмо с заверением, что его мудрейшие советы не пропадут втуне. На сей раз поэт отозвался незамедлительно — и его ответ прямо-таки дышал покровительственным доброжелательством; в нем содержалось даже приглашение к очному знакомству.

Однако для Шарлотты это уже не имело значения. Последняя обстоятельная беседа с сестрой оказала на сознание девушки поистине колоссальное воздействие. С той поры мысли ее находились в смятении, чувства были взбудоражены, состояние угнетенно. Дочь пастора снова утратила опору в своей вере; ею овладело совершеннейшее отчаяние, граничащее с истинной безнадежностью. Девушка страстно жаждала утешения и частично находила его в регулярной переписке с подругами — поистине неиссякаемом источнике, в котором она неизменно черпала жизненные силы еще с прежних времен.

Особую светлую радость доставляло Шарлотте общение с Эллен Нассей, искренняя, безмятежная дружба с которой крепла день ото дня. В заветных посланиях к любимой подруге пасторская дочь без обиняков поверяла все самые сокровенные мысли, самые смелые чаяния.

Так прошел учебный год.

…Как-то морозным мартовским утром, когда Шарлотта направлялась в местную аптеку за лекарством для Табби, вволю наслаждаясь своей спокойной бесхитростной прогулкой, ей неожиданно подали письмо, адресованное на ее имя. Девушка с видимой жадностью выхватила заветный конверт, полагая, что в нем содержится послание от одной из ее любимых подруг, и заранее предвкушая то восхитительное удовольствие, какое неизменно доставляли ей подобные милые сюрпризы.

Она быстро глянула на надпись, красовавшуюся на конверте, чтобы удостовериться в правдивости своей догадки, но тут же застыла на месте от изумления. Вместо ровных, изящных строчек Эллен или быстрых, размашистых каракулей Мэри взору ее представился какой-то иной, довольно странный почерк — красивый, четкий, убористый и почему-то показавшийся Шарлотте знакомым, хотя она была совершенно убеждена, что прежде ей никогда не доводилось его видеть. Откуда вдруг возникло у нее это непонятное ощущение? И тут девушку осенила внезапная догадка: эти ровные, аккуратные строки, что столь таинственно для нее самой привлекли ее внимание, быть может, по случайному совпадению, а быть может — по воле какого-то непостижимого чуда, напоминают почерк ее дражайшей подруги Эллен Нассей.

Едва вернувшись домой после своей необычной прогулки, пасторская дочь безотлагательно взялась за письмо и, к своему несказанному удивлению, тотчас обнаружила нечто совершенно ошеломляющее. Ее таинственным корреспондентом оказался не кто иной, как Генри Нассей — ее недавний знакомый, кровный брат ее нежно любимой подруги Эллен… Тот самый приятный молодой человек, с которым юную Шарлотту Бронте свела судьба, когда она, скромная дочь провинциального пастора, гостила в милом ее сердцу пригородном доме семейства Нассей.