Роковая тайна сестер Бронте

Митрофанова Екатерина Борисовна

Месье Эгер старался, как мог, чтобы обеспечить своему стремительно разраставшемуся семейству стабильный доход — и неизменно преуспевал в этом. Шарлотта видела плоды его трудов — безупречное обустройство пансиона, уютный, благопристойный вид «семейного гнездышка» с полной, пышно разодетой хозяйкой и целой оравой прелестных здоровеньких ребятишек. Бесспорно, все это было полноправной заслугой месье Эгера, и Шарлотта могла догадаться, каких титанических усилий ему это стоило, хотя сам он никогда не выдавал своей усталости. Что до мадам Эгер, то вся ее активная деятельность сводилась к тому, чтобы

отдавать распоряжения, устанавливать бдительное наблюдение за всей грандиозной системой пансиона, да заниматься пошивкою детских сорочек. Она казалась вполне удовлетворенной создавшимся положением.

С неизбывной тоскою в сердце размышляла Шарлотта над жалкой участью своего высокочтимого Учителя. Находиться под каблуком своей коварной, расчетливой жены — возможно ли большее унижение? Шарлотта искренне сочувствовала месье Эгеру. Более того, она по-настоящему страдала за него… И за себя. Ей почему-то казалось, что в ее обществе он чувствует себя немного счастливее, чем обычно. На занятиях она с тайной радостью замечала, как смягчается его строгий взор, когда месье обращал его в ее сторону, как разглаживаются суровые складки на его высоком, страдальческом челе, как поразительно меняется его лицо, словно сияющий поток солнечных лучей прорывался сквозь мрачную тучу, заслонявшую дотоле их благодатный источник. Эти восхитительные мимолетные мгновения возносили смиренную пасторскую дочь на вершину блаженства. Ей было интересно, что он думал о ней. И думал ли вообще. Ее необычайно угнетало сознание собственного ничтожества в глазах того, кто занимал теперь все ее мысли.

— По-моему, ты поступаешь нехорошо, — заметила как-то Эмили, когда Шарлотта делала тщетные попытки привести себя в порядок после очередной ночи, проведенной без сна.

— Ты о чем?

— Полагаю, тебе это известно, — вид у Эмили был самый суровый и отнюдь не располагал к приятной беседе.

Шарлотта резко тряхнула головой — густая копна ее длинных каштановых волос беспорядочно рассыпалась по спине. Глаза ее сверкнули вызовом и упрямством. В эту минуту она казалась почти красивой.

Эмили, на мгновение оторопев, словно завороженная, уставилась на сестру. Шарлотта неторопливо поднялась со своего ложа и, твердой поступью приблизившись к Эмили почти вплотную, устремила на нее открытый испытывающий взор.

— Неужели ты меня осуждаешь? — тихо спросила она.

Эмили ответила взглядом на взгляд и, явно не уступая решительностью своей старшей сестре, проговорила:

— Думаю, у меня нет на то права. Но, дорогая, позволь тебе напомнить…

— Что он женат? — резко перебила ее Шарлотта.

— Вот именно, — твердо парировала Эмили.

— Что ж, спасибо за твое предостережение. Но едва ли оно справедливо. Союз супругов Эгер не может быть признан подлинным.

Эмили в ужасе взглянула на сестру.

— Что это значит? Как понимать твои слова?

— По-моему все предельно ясно. Месье Эгер несчастлив в браке. Мадам не дарит ему и толики той любви, которую он заслуживает, как никто другой. Господь никогда не признает союз, основанный на притворном коварстве с одной стороны и благословенном неведении — с другой!

— Как ты берешься это утверждать?! — возмутилась Эмили. — Надеюсь, Господь

тебя простит! — добавила она после короткой паузы. — Не сомневаюсь, ты сумеешь проявить должное благоразумие и, в конце концов, обуздать свои тайные душевные порывы. Ты ведь понимаешь, что просто обязана это сделать, не правда ли, сестрица? Подумай, что будет, если узнает мадам?

— В твоих увещеваниях нет надобности, дорогая Эмили. Можешь быть спокойной, — примирительно ответила Шарлотта, — Что до мадам Эгер, то, полагаю, она уже давно обо всем догадалась.

— Вот как? — удивилась Эмили. — Но как это могло случиться?

Шарлотта несколько секунд колебалась, прежде чем ответить, а затем пояснила sotto voce [37] — так, чтобы ее могла слышать только сестра и никакое другое постороннее существо, каковое могло оказаться случайным свидетелем их разговора:

— Ты ведь знаешь, что у мадам Эгер целый штат доносчиков. Подозреваю, они способны угадывать даже мимолетные мысли; как только та или иная мысль мелькнет в нашей голове, о ней в тот же миг будет доложено мадам.

37

Шепотом (лат.).

— Тогда почему же нас с тобой все еще не исключили? — спросила озадаченная Эмили.

— Мадам очень бдительна и осторожна. Она дорожит репутацией пансиона превыше всего. Пока что у нее нет видимых причин выгонять нас, и, соответственно, она не вправе позволить себе сделать это. Но я ничуть не сомневаюсь, что моя особа уже давно попала в немилость к мадам и, уж конечно, с тех пор, как это случилось, она установила за мною пристальное наблюдение. Так что мой малейший промах повлечет за собой немедленное исключение из пансиона.

— Но почему ты говоришь об этом так спокойно, словно речь идет об отказе от приглашения на званый ужин, на котором тебе вовсе не хотелось присутствовать? Мне казалось, ты дорожишь своим местом в пансионе.

— Так оно и есть, — улыбнулась Шарлотта, — просто я вовсе не намерена совершать того решающего промаха, которого ждет от меня мадам, и, таким образом, у нее не будет повода меня отчислить. Во всяком случае, у меня нет никакого желания доставлять ей это удовольствие.

— И все же, может случиться так, что нам придется покинуть это учебное заведение, — не унималась Эмили. — Кто знает, как распорядится Судьба? К тому же, не забывай, полгода, отведенные для нашего обучения здесь, уже на исходе.

— Ты права, сестрица, — сказала Шарлотта, печально вздохнув. — Рано или поздно нам с тобой придется уехать. Что ж, в таком случае мне будет довольно одной лишь прощальной улыбки месье Эгера. Я постараюсь запечатлеть ее в своей памяти на долгие годы, и буду воскрешать в себе это светлое воспоминание в качестве особой награды за благие дела и обретать в нем опору и утешение в трудный час. Ведь, как бы грустно то ни было, полагаю, это единственное, что мне остается.

Шарлотта устремила на сестру мягкий печальный взор своих прекрасных лучистых глаз, и на ее бледном, многострадальном лице появилась горькая, вымученная улыбка.