Роковая женщина
Шрифт:
— Думаю, он знает, чего хочет, Саймон. Он точно знает, чего хочет.
— Ты скоро снова с ним встретишься?
— Не знаю, — осторожно ответила она. — А что?
— Если встретишься, скажи, что я бы тоже хотел с ним увидеться. Мне бы не хотелось действовать через какого-нибудь посредника из семейной юридической конторы Баннермэнов.
Артур в любом случае захотел бы действовать через какого-нибудь посредника, подумала она, но вслух не сказала.
— Не думаю, что он меня позовет. Наверное, я просто попалась ему на глаза, когда продала ему Бальдура. И я бы не стала излишне переоценивать его внимание.
— Я тоже.
— Я буду это помнить.
Саймон взял ее за руку.
— Как бы там ни было, мы останемся друзьями? Хорошо?
— Да. — Это была правда. При всех своих недостатках Саймон был ее другом. С дружбой с Саймоном она вполне могла справиться, это любовь к нему делала ее несчастной.
— Я никогда не был ревнив, — сказал Саймон, как всегда, хвастаясь достоинствами, которыми не обладал. — Я рад видеть тебя счастливой, действительно рад. Все, что я хочу сказать — мы не должны становиться чужими, просто потому, что ты кого-то встретила. Может, приведешь его как-нибудь пообедать?
— Ну, пока еще нет.
— Это что, большая тайна? Это не один из моих друзей? Не то, чтоб я был против… — поспешно добавил он.
— Ничего подобного.
— Уж не женат ли он? Ты меня знаешь, я не болтлив.
— Он не женат, Саймон.
— Завтра я обедаю с несколькими друзьями — Ферди и Морганой, знаешь, они снова вместе, Жан-Клодом и его новой девушкой, короче, ты всех знаешь. Возможно, потом мы отправимся в новую дискотеку Карима Палеви. Почему бы тебе не привести его?
Она попыталась представить себе Артура Баннермэна за обедом в обществе Ферди де Брассе, однокашника Саймона, который был занят тем, что проматывал одно из крупнейших состояний Бельгии, и столько раз бывал задержан в аэропортах за провоз кокаина («только для собственного употребления, дорогуша»), что родственники, в конце концов, были вынуждены купить ему ватиканский дипломатический паспорт, или Карима Палеви, который надевал пиджаки от Армани поверх черной футболки, и в качестве парадного костюма предпочитал черный кожаный смокинг.
— Не думаю, что это сработает, Саймон, — осторожно заметила она.
Он одарил ее взглядом человека, считающего, что вправе оскорбиться, но не уверен в этом, как если бы она намекнула, что он и его друзья не соответствуют стандартам ее любовника, какими бы они ни были — предположение, которое ему было бы очень трудно оспорить, потому что это было правдой.
— Он богат?
— Да, у него много денег.
— Ну, это хоть что-то.
Если бы он знал, подумала она, глядя, как он драпирует шарф поверх пальто на европейский манер и тщательно натягивает перчатки, чтобы они не морщили.
— Надеюсь, с ним хоть весело?
— Ну, он предпочитает спокойный образ жизни.
— Если это то, чего ты хочешь…
И этого никогда не хотел Саймон, подумала она, когда он выходил.
Но, по правде, у нее все еще не было
Я знакома с ним неделю, сказала она себе, дважды с ним переспала, и уже обижаюсь.
Ей следовало научиться терпению.
Неделю спустя после той ночи, что он провел у нее, она уже пользовалась ключом от квартиры над Фондом Баннермэна, как если бы никогда не отказывалась от него.
Иногда они проводили вместе ночи, иногда нет. В этом аспекте Артур Баннермэн был не очень требователен — общение, беседа, просто ее присутствие, были также важны для него, как секс.
Не было никаких стрессов, обычно сопровождающих любовные связи. Во многих отношениях именно так она представляла себе жизнь после нескольких лет брака. Счастливого брака, уточнила она.
Правда, для человека своего состояния Артур Баннермэн, казалось, очень мало отдыхал. У него не было яхты, он не играл в гольф, не интересовался путешествиями. Фешенебельные курорты тоже совсем его не привлекали — он никогда не катался на лыжах в Сент-Морице, не проводил лето на Лазурном берегу, у него не было ни виллы в Куэрнаваке, ни пляжного бунгало на Ямайке. Как ни трудно было угадать, чем он занят каждый день, он был всегда занят, и не производил впечатления представителя праздного класса.
Он испытывал определенное пренебрежение к тому, что называл «игрушками богачей», пренебрежение, в котором, думала Апекса, она порой улавливала оттенок зависти. Одно время он развлекался в традициях своего класса — охотился с гончими, выращивал скаковых лошадей, рыбачил на Мэйне, но даже тогда он сохранял фикцию «выезда на каникулы», будто он как все вел обычную трудовую жизнь, и для отдыха у него были только выходные и три недели летнего отпуска. Теперь он вел себя так, будто вышел в отставку, хотя от чего именно — сказать было трудно.
Однако все ее страхи, что ее связь с ним сведется к сидению на квартире в полном уединении, оказались беспочвенны. Баннермэн точно знал, где его узнают, а где нет, и не повторял ошибки с совместным появлением на попечительском балу. Они ходили в театр, в оперу, в балет, всегда занимая места, как только выключали свет, и уходя, пока публика еще аплодирует. Они избегали посещений таких ресторанов, как «21», «Лютеция», «Времена года», или «У Мортимера», где бы его сразу заметили — но для него эта уловка была не слишком великой потерей, так как он предпочитал заведения, специализирующиеся по жаркому, вроде «Крайстелла», или рыбные рестораны, такие, как «Глостер Хауз», полные солидных, основательных пожилых мужчин, среди которых он не выделялся. Многих из них тоже, отметила она, сопровождали женщины, достаточно молодые, чтобы быть их дочерьми, но, ясное дело, таковыми не являлись. Он всегда заказывал столик на чужое имя, и если даже персонал ресторана знал правду, никто ничего не говорил. В художественные галереи и на выставки они приходили раздельно и вели себя так, будто встретились случайно. Проблема, что делать на коктейлях, вообще не возникала, так как он никогда их не посещал. Медленно, неуклонно, с каждой неделей круг их активности расширялся, без малейшего признака, что они привлекли внимание прессы либо чье-то еще.