Роковое совпадение

Пиколт Джоди Линн

— Ты сходишь к ней? — спрашивает она. — Мне нужно заехать на работу.

— Сейчас? — От ее конторы до здания суда всего пятнадцать минут, но тем не менее…

— Мне необходимо кое-что передать Томасу, — объясняет она.

Калеб пожимает плечами. Смотрит Нине в спину, когда она спускается по парадной лестнице. Вспышки камер, словно пули. Она замирает, потом сбегает вниз. Калеб видит, как она отмахивается от журналиста, как отмахнулась бы от назойливой мухи.

Ему хочется броситься за ней, сжать Нину в объятиях и держать до тех

пор, пока стена вокруг нее не треснет, а вся боль не выплеснется наружу. Ему хочется сказать жене, что ей не нужно быть такой сильной, когда он рядом, потому что они вместе. Хочется увести ее вниз, в светлую комнату, где на полу кубики с алфавитом, а между ними сидит их сын. Все, что ей нужно, — это снять шоры и увидеть, что она не одинока.

Калеб открывает стеклянную дверь и высовывает голову на улицу. Но Нина уже далеко, на стоянке — всего лишь силуэт. Ее имя замирает у него на губах, и тут его ослепляет вспышка — опять фотограф из газеты. Калеб пятится назад, но зрение обретает четкость не сразу, поэтому он не видит, как машина Нины выезжает со стоянки и направляется в противоположную от конторы сторону.

Я опоздала.

Вбегаю в здание суда через парадный вход, огибая очередь людей, ждущих, чтобы миновать металлоискатель.

— Привет, Майк! — запыхавшись, здороваюсь я со знакомым приставом, который только кивает в ответ. Наш зал заседаний налево, я вхожу в двойные двери.

В задних рядах толпятся журналисты и фотографы, как нашкодившие дети на заднем сиденье автобуса. Для Йорка и штата Мэн это настоящее событие. Для любого города это событие.

Я направляюсь к Калебу и Патрику. Они заняли место и для меня. Секунду я борюсь с естественным желанием — миновать заграждение и занять место за столом обвинителя, рядом с Томасом Лакруа. Именно это и называется «допустить к юридической практике» — нам позволено на основании сданных экзаменов выступать перед судом, по эту сторону ограждения.

Адвокат защиты мне незнаком. Наверное, кто-то из Портленда, кто состоит на службе у епархии на подобный случай. Справа от стола защиты стоит видеокамера, оператор низко склонил голову, готовясь снимать.

Первым меня замечает Патрик.

— Привет, — говорит он. — Ты как?

Как я и ожидала, Калеб злится:

— Ты где была? Я пытался…

Его гневную тираду прерывает голос судебного пристава:

— Председательствует достопочтенный Джереми Бартлетт.

Судью я, разумеется, знаю. Он подписал ордер на арест Калеба. Он велит нам садиться, и я пытаюсь, но тело мое одеревенело — сидеть я не могу. Я вижу все и одновременно ничего не вижу.

— Мы собрались сегодня, чтобы предъявить обвинение по делу «Штат против Шишинского»? — спрашивает судья.

Томас учтиво встает:

— Да, ваша честь.

За столом защиты встает адвокат:

— Я представляю отца Шишинского, и мы готовы, ваша честь.

Я видела подобное тысячу раз. Один из приставов подходит к

судье. Он поступает так для того, чтобы защитить судью. В конце концов, люди, которые выступают в качестве подсудимых, — преступники. Все может произойти.

Двери камеры предварительного задержания открываются, и вводят священника. Руки его скованы впереди наручниками. Я чувствую, как сидящий рядом Калеб перестает дышать, и мертвой хваткой вцепляюсь в сумочку, лежащую у меня на коленях.

Второй пристав ведет подсудимого к столу защиты, за заграждение, потому что ему придется стоять перед судом, когда судья спросит, признаёт ли он себя виновным. Сейчас он настолько близко ко мне, что я могу до него доплюнуть. Могу шепнуть, и он услышит.

Я приказываю себе успокоиться.

Перевожу взгляд с судьи на пристава. Он беспокоит меня больше всех. Он стоит за спиной у священника, чтобы удостовериться, что тот сел.

«Отходите. Отходите. Отходите. Отходите».

Я опускаю руку в сумочку, нащупываю знакомые вещи, потом натыкаюсь на пистолет, которые тут же ложится мне в руку. Пристав отступает в сторону — этот подсудимый хоть и мерзавец, но имеет право пообщаться со своим адвокатом наедине. По залу суда, как крошечные насекомые, носятся слова — я не обращаю на них никакого внимания.

Я встаю — и как будто прыгаю с утеса. Мир завертелся в калейдоскопе цвета и света, тело набирает скорость, ноги — над головой. Потом я думаю: «Прыжок — первый шаг к тому, чтобы научиться летать».

В два шага я пересекаю проход. За один вдох приставляю пистолет к голове священника. И четыре раза нажимаю на спусковой крючок.

Пристав хватает меня за руку, но я не выпускаю оружие. Я не могу, пока не узнаю, что сделала это. Повсюду кровь, крики. Я падаю вперед, на заграждение, где и должна сидеть.

— Я попала? Он мертв?

Меня прижимают к полу, и когда я открываю глаза, то вижу его: священник лежит всего в нескольких метрах от меня, у него снесло половину головы.

Я выпускаю из рук пистолет.

Вес, давящий на меня, приобретает знакомые черты, и я слышу, как Патрик шепчет мне на ухо:

— Нина, прекрати! Перестань сопротивляться!

Его голос возвращает меня к действительности. Я вижу, как адвокат защиты прячется за столом стенографистки; вижу журналистов — их камеры вспыхивают, как поле светлячков, — и судью, который жмет на тревожную кнопку на столе и требует освободить зал суда. И белого как мел Калеба.

— У кого-нибудь есть наручники? — спрашивает Патрик.

Один из приставов протягивает наручники, отстегнув их от своего ремня, и Патрик сковывает мне руки за спиной. Поднимает меня на ноги и спешит к той же двери, через которую вошел священник. Тело Патрика окаменело, подбородок упирается мне в ухо.

— Нина, — шепчет он мне, — что ты наделала…

Как-то совсем недавно, стоя в собственном доме, я задала Патрику этот же вопрос. И сейчас я возвращаю ему его же ответ.