Роковое совпадение
Шрифт:
— Ты собираешься крутить или мне придется ждать, пока тебе исполнится шесть? — поддразнивает его Моника.
Натаниэль щелкает по волчку. Четыре. Он передвигает свою фишку на нужное число кружков, и, что вполне логично, она оказывается на одном из тех желобков. Он замирает наверху, понимая, что если бы передвинул фишку всего на три, то Моника не сказала бы ни слова.
Но прежде чем он решает, стоит ли схитрить, что-то привлекает его внимание. Через широкое окно игровой за спиной Моники он замечает полицейского… нет, двоих… пятерых…
— Бах, — негромко говорит он.
Моника улыбается:
— Верно, спуск. Но в следующий раз, Натаниэль, обязательно повезет.
— Нет… бах! — Он складывает пальцы в форме импровизированного пистолета — жест, обозначающий английскую букву «джи». — Ну, понимаете. Бах-бах!
И видит, что Моника его понимает. Она оглядывается на топот этих бегущих ног, и глаза у нее округляются. Но она поворачивается к Натаниэлю с широкой улыбкой, натянутой поверх вопроса, рвущегося с ее губ.
— Твоя очередь, да? — спрашивает Моника, хотя оба отлично знают, что его очередь уже прошла.
Калеб вновь начинает чувствовать свои руки и ноги, но ощущения возвращаются медленно — своеобразное эмоциональное обморожение, от которого его конечности кажутся распухшими и чужими. Он, спотыкаясь, идет вперед, мимо того места, где Нина хладнокровно застрелила человека, мимо теснящихся и толкающихся людей, которые хотят делать работу, которой обучены, обходит мертвого отца Шишинского. Тело Калеба резко дергается в сторону двери, за которой исчезла Нина, когда ее заталкивали в камеру.
Господи, в камеру!
Полицейский, не узнавая Калеба, хватает его за руку:
— Куда это вы направляетесь?
Калеб молча проходит мимо детектива и в дверном окошке видит лицо Патрика. Он стучит, но Патрик, похоже, не может решить, стоит ли открывать.
В этот момент Калеб понимает, что все эти люди, все эти полицейские думают, что он Нинин сообщник.
Во рту у него пересыхает, поэтому, когда Патрик наконец приоткрывает дверь, Калеб даже не может попросить у него разрешения повидаться с женой.
— Забирай Натаниэля и поезжайте домой, — негромко советует Патрик. — Калеб, я позвоню.
Да, Натаниэль. Натаниэль! От одной мысли о том, что сын находится здесь, этажом ниже, когда такое творится, у него холодеет внутри. Калеб с несвойственной его комплекции скоростью мчится в дальний конец зала, к двери в конце прохода. Там стоит пристав и наблюдает за его приближением.
— У меня внизу сын. Пожалуйста! Вы должны меня к нему пустить.
То ли на лице Калеба написана нестерпимая мука, а может, в его словах слышится страдание — как бы
— Клянусь, я сразу же вернусь. Мне просто необходимо убедиться, что с ним все в порядке.
Кивок. Калеб даже не рассчитывал его увидеть. Пристав отворачивается, и он незаметно просачивается в дверь за его спиной. Перепрыгивая через ступеньку, он бежит по коридору в игровую комнату.
Секунду он стоит за стеклянной дверью, наблюдая за игрой сына и пытаясь прийти в себя. Потом Натаниэль замечает отца, просияв, подскакивает к открытой двери и бросается в его объятия.
В поле зрения Калеба попадает напряженное лицо Моники.
— Что там случилось? — одними губами спрашивает она.
Но он только зарывается лицом в шею сына — такой же молчаливый, каким был Натаниэль, когда случилось то, чего он не мог объяснить.
Как-то Нина рассказывала Патрику, что раньше часто стояла у кроватки Натаниэля и смотрела, как он спит. «Это удивительно, — говорила она. — Невинность в одеяле». Сейчас он это понимает. Глядя на спящую Нину, не поймешь, что же случилось два часа назад. Глядя на этот гладкий лоб, не скажешь, какие мысли скрываются в глубине.
Патрик совершенно обессилел. Казалось, что он не может дышать, внутри у него все сжимается. И каждый раз, глядя на лицо Нины, он не может решить, что лучше: узнать, что этим утром она просто сошла с ума… или была в своем уме.
Как только открывается дверь, я просыпаюсь. Вскакиваю на койке, рукой нащупываю пиджак, из которого Патрик соорудил мне импровизированную подушку. Пиджак шерстяной, колючий; на щеке от него остались полосы.
К нам заглядывает незнакомый полицейский.
— Лейтенант, — официально обращается он к Патрику, — необходимо, чтобы вы дали показания.
Конечно. Патрик тоже это видел.
Глаза полицейского, словно насекомые, ползают по моей коже. Патрик направляется к двери, а я вскакиваю, хватаюсь за прутья решетки:
— Ты можешь узнать, умер он или нет? Пожалуйста! Я должна знать! Я должна знать, мертв он или нет!
Мои слова Патрику как нож в спину. Он замедляет шаг, но не смотрит на меня, даже когда проходит мимо полицейского, открывает дверь.
Через приоткрытую дверь я вижу бешеную активность, которую в течение нескольких часов скрывал от меня Патрик. Наверное, приехали криминалисты из отдела убийств — это мобильный отряд полиции штата, который располагает всем необходимым, чтобы расследовать убийство, в том числе и ведущими специалистами в этой области. Сейчас они наполнили зал суда, как личинки, снимают отпечатки пальцев, записывают имена и показания свидетелей. Один криминалист отходит в сторону, открывая алое пятно, расплывшееся под вывернутой ладонью наружу бледной рукой. Я вижу, как фотограф наклоняется, снимает брызги крови. Сердце мое замирает. И я думаю: «Я сделала это, я сделала это».