Роковое совпадение
Шрифт:
Впервые это мне на пользу.
Я встречаюсь взглядом со стоящей рядом надзирательницей и медленно стряхиваю оцепенение. Набираю номер, жду, пока меня соединят с внешним миром.
— Алло! — отвечает Калеб.
Самое прекрасное слово в английском языке.
— Как Натаниэль?
— Нина? Господи Боже, что ты наделала!
— Как Натаниэль? — повторяю я.
— А как, черт побери, ты думаешь, он себя чувствует? Его мать арестовали за убийство!
Я закрываю глаза.
— Калеб, мне нужно, чтобы ты меня выслушал. Когда увидимся,
— Нет…
— И не разговаривай. Пока я в тюрьме, молчи. Меня продержат здесь ночь, а завтра выдвинут обвинение. — На мои глаза наворачиваются слезы. — Нужно, чтобы ты позвонил Фишеру Каррингтону.
— Кому?
— Он адвокат. Он единственный, кто может вытянуть меня отсюда. Делай что хочешь, но уговори его защищать меня.
— А что мне сказать Натаниэлю?
Я делаю глубокий вдох.
— Что со мной все в порядке, завтра я буду дома.
Калеб злится, я чувствую это по повисшему молчанию.
— Почему я должен выполнять твои просьбы после того, как ты так с нами поступила?
— Если хочешь, чтобы это «мы» осталось, сделай то, о чем я прошу.
Когда Калеб вешает трубку, я продолжаю прижимать телефон к уху, делая вид, что еще не закончила разговор. Потом кладу трубку на место, оборачиваюсь и смотрю на надзирательницу, которая ждет, чтобы отвести меня в камеру.
— Я должна была так поступить, — объясняю я. — Он не понимает. А я не могу заставить его понять. Вы бы тоже так сделали, правда? Если бы это был ваш ребенок, разве вы поступили бы по-другому?
Я вожу глазами по сторонам, ни на чем не останавливая взгляд, и грызу ноготь, пока кутикула не начинает кровоточить.
Я разыгрываю из себя сумасшедшую, потому что именно такой хочу предстать в их глазах.
Я нисколько не удивляюсь, когда меня ведут к одиночным камерам. Во-первых, за только что поступившими заключенными ведется постоянное наблюдение, чтобы исключить случаи самоубийства, а во-вторых, я лично засадила за решетку половину здешних обитательниц. Надзирательница с грохотом захлопывает за мною дверь. Это мой новый мир: почти два на два с половиной метра, металлическая койка, грязный матрас, толчок.
Надзирательница уходит, и впервые за день я решаюсь раскрыться. Я убила человека. Я подошла вплотную к его лживой физиономии и выпустила в нее четыре пули. Воспоминания какие-то обрывочные — щелчок спускового крючка, когда уже нет пути назад, и грохот выстрела; дерганье руки назад при отдаче, как будто пистолет попытался (только слишком поздно) сам себя остановить.
Его теплая кровь брызнула мне на рубашку.
Боже, я убила человека… И поступила правильно… Я сделала это ради Натаниэля, но все равно я убила.
Руки начинают трястись, и на сей раз это не игра. Одно дело — разыгрывать из себя сумасшедшую для свидетелей, которых вызовут в суд давать против меня показания, и совершенно другое — покопаться в собственных мыслях и осознать, на что я в конечном
Я подтягиваю коленки, упираюсь в них подбородком. Я мерзну в этом душном тюремном мешке.
— Ты в порядке, подруга?
Голос раздается из противоположного конца коридора, из второй одиночной камеры. Кто бы ни наблюдал оттуда за мной, она оставалась в тени. Я чувствую, как пылают мои щеки, поднимаю глаза и вижу высокую чернокожую женщину; тюремную рубашку она завязала узлом на животе, ногти на ногах выкрашены оранжевым лаком в тон тюремной робе.
— Меня зовут Адриенна, и я отлично умею слушать. У меня здесь мало собеседников.
Неужели она думает, что я попадусь в эти сети? Осведомителей в тюрьме столько же, сколько и невинно осужденных, мне не следует об этом забывать — я слушала и тех, и других. Я открываю рот, чтобы сказать ей это, но, присмотревшись повнимательнее, понимаю, что ошиблась. Длинные ноги, рельефный живот, вены на внутренней поверхности рук — Адриенна вовсе не женщина.
— Твои тайны умрут вместе со мной, — обещает трансвестит.
Я пристально разглядываю ее — его? — внушительную грудь.
— У тебя есть салфетка? — спрашиваю я.
На секунду повисает молчание.
— Это всего лишь техническая сторона вопроса, — отвечает Адриенна.
Я опять отворачиваюсь.
— Да, я с тобой не разговариваю.
Раздается сигнал о том, что гасят свет. Но в тюрьме никогда не бывает темно. Тут вечная полутьма — время, когда из болот выползает нечисть, а миром правят сверчки. В полутьме я вижу гладкую кожу Адриенны — оттенок ночи над решеткой той камеры чуть светлее ее кожи.
— За что тебя? — прямо спрашивает Адриенна.
— А тебя за что?
— За наркотики. Дело всегда в наркотиках, дорогая. Но я пытаюсь соскочить. Честно.
— За наркотики? Тогда почему тебя посадили в одиночную камеру?
Адриенна пожимает плечами:
— Ну… к парням я не принадлежу; они только хотят набить мне морду, понимаешь? Я бы хотела сидеть с девушками, но мне не разрешают, потому что я еще не сделала операцию. Я регулярно принимаю гормоны, но мне отвечают, что это не имеет значения, пока у меня иной детородный орган. — Она вздыхает. — Если честно, дорогая, они просто не знают, что со мной делать.
Я смотрю на серые стены, на тусклый свет на потолке, на свои руки, несущие смерть.
— Со мной та же история.
Контора определяет Квентина в гостинице «Резиденс Инн», где в номере есть небольшая кухонька с минимальным набором утвари, кабельное телевидение и ковер, воняющий котами.
— Благодарю, — сухо говорит он, протягивая доллар подростку, который подрабатывает посыльным. — Настоящий дворец.
— Как скажете, — отвечает парнишка.