Роковой оберег Марины Цветаевой
Шрифт:
— Это потом, — оборвал ее Эфрон. — А сейчас для вас приготовили другое задание.
— Что я должна сделать? — с готовностью откликнулась Лучкова.
— Вера Александровна, — торжественно начал Эфрон. — Вы очень красивая женщина, и вам не составит большого труда влюбить в себя любого мужчину. Нам нужно, чтобы вы завязали отношения с одним человеком, который, по нашим сведениям, ведет переговоры с Великобританией по поводу создания в России конституционной монархии. Денег у этого человека на сей проект вполне достаточно, а если его будет финансировать еще и Лондон — дело точно выгорит, чего нам бы очень не хотелось. Но если этого мужчину отвлечь головокружительным романом, да еще постараться сделать так, чтобы все свои деньги он переписал на новый счет, открытый в швейцарском банке, тогда он забудет о своих имперских амбициях, а вы, Вера Александровна, станете
— Каким же образом? — вскинула тонкую бровь Лучкова. — Ведь мой приятель тоже будет знать номер счета.
— Вы же агент, — не без язвительности откликнулся Эфрон, — вот и постарайтесь придумать, как заполучить состояние вашего любовника.
— И кого я должна буду убить? — невозмутимо осведомилась новая сотрудница НКВД, нимало не смутившись таким поворотом дела.
— Генерала Колесникова, — просто ответил Сергей. — Вы, кажется, хорошо знакомы не только с ним самим, но и с его семьей?
— Ну, разумеется! Катя моя лучшая подруга, а маленькому Федору я прихожусь крестной матерью.
— Вот видите, Верочка, как все удачно складывается. Оружие вы получите, как только установите контакт с объектом.
Через месяц весь русский Париж был потрясен известием: в номере роскошного отеля застрелен генерал Колесников. Портье уверял, что убитый пришел накануне с дамой, на которой была столь густая вуаль, что рассмотреть ее лицо не представлялось возможным. Но, несомненно, дама была молода, прекрасно сложена и обладала дивной грацией. Генерал расплатился наличными, назвался графом Штейном, не сводил со своей спутницы очарованных глаз, и по всему было видно, что они без ума друг от друга. Табличка «не беспокоить» провисела на двери их номера весь следующий день, и только к вечеру портье поднял тревогу. Номер парочка сняла на сутки, и постояльцы должны были либо оплатить дальнейшее пребывание в отеле, либо съехать. Портье деликатно постучал, но ему не ответили, и тогда он взял запасной ключ и отпер дверь. Картина, представшая его глазам, являла собой пример типичного убийства, которых он перевидал за время работы предостаточно. Окинув тоскливым взглядом вытянувшееся на двуспальной кровати тело представительного мужчины в неглиже, особенно задержавшись глазами на подушке, простреленной посередине и явно использовавшейся в качестве глушителя, портье отправился звонить в жандармерию.
Вызванная на допрос супруга убитого была потрясена, узнав, при каких обстоятельствах погиб ее муж. Справившись с постигшим ее ударом, Екатерина Колесникова постаралась припомнить, кто же та таинственная незнакомка, но так ни до чего и не додумалась. В ходе расследования несчастную ждал новый удар — все счета мужа оказались закрыты, а деньги с них бесследно исчезли. Свидетели уверяли, что в последнее время несколько раз видели вместе с генералом Веру Лучкову. Генерал и Вера сидели в кафе, и было похоже, что у них роман. Вызванная на допрос Лучкова с негодованием отвергла предположение о связи с покойным Колесниковым, заявив, что Катенька — ее единственная подруга в этой стране, а Федюшка — любимый крестник. Да, с Николаем Андреевичем она встречалась, но исключительно по делу — близится Рождество, и ей необходимо узнать, что мечтали получить на праздник Катя и Феденька. Это же так естественно! Кто, кроме мужа и отца, может знать столь деликатные подробности?
Следователь внимательно слушал объяснения единственной подозреваемой, доверчиво кивал, выражая согласие с каждым ее словом, но все же, спрятав лицо Лучковой под вуалью, устроил опознание, на которое пригласил портье. Работник отеля категорично заявил, что эта вульгарная особа с сутулой осанкой и выпяченным вперед животом никак не может быть той очаровательной незнакомкой, чей гибкий стан до сих пор стоит у него перед глазами. К тому же она грызет ногти — это видно по заусенцам на неухоженных пальцах, а у убийцы генерала был превосходный маникюр.
Не удовлетворившись заявлением портье, следователь отправил людей с обыском на квартиру к Лучковой. Верочка перенесла вторжение жандармов спокойно. Она была уверена, что как бы они ни старались, ничего не найдут. Номер банковского счета, состоящий из двух половин разорванной рекламной листовки и соединенный ею в единое целое, был спрятан в брегет Наполеона. Верочка сама протянула Николя найденную на столе рекламку банка и, надув губы, будто собирается заплакать, потребовала записать на ней номер счета, на который они только что положили деньги. После чего попросила разорвать тоненькую листовку напополам, оставив у генерала одну ее часть, с тем чтобы другую забрать себе, как залог их будущего совместного
Распрощавшись с Тимофеем Ильичом, я вышла на улицу и, медленно бредя в сторону дома, принялась звонить в редакцию.
— Людмила Викторовна, это Женя Колесникова. Я только что от ветерана, — отрапортовала я.
— Ну что ты, Женечка, зачем? Это не к спеху, — ласково откликнулась начальница. — Мы понимаем, какое у тебя горе! Не стоило так напрягаться!
— Наоборот, работа мне в радость. Отвлекает от тяжких дум. Егоров рассказал много интересного, но вещи все больше удивительные и не совсем в формате ветеранских воспоминаний. Тимофей Ильич говорит, что всю войну прослужил в спецшколе по подготовке разведчиц, в так называемом «Ласточкином гнезде». Он обучал курсанток стрелять.
— Постой ка, — насторожилась главный редактор, — а про Михаила Мамаева он не упоминал?
— Ну как же, это его сын. Несколько лет назад освободился из заключения. И наш Егоров на сына жаловался, говорил, что тот не дает ему спокойно жить, приводит в дом дружков уголовников.
— Тогда понятно, — хмыкнула моя собеседница. — Так значит, это мы от ветерана Егорова мешками анонимки получаем! Подписывается наш ветеран «заслуженный преподаватель стрельбы в разведшколе «Ласточкино гнездо» и требует, чтобы редакция призвала к порядку тунеядца Мамаева. А этому Мамаеву, поди, лет шестьдесят?
— Около того, — согласилась я.
— Хорош тунеядец! Уже вполне себе пенсионер. Ладно, Женя, тогда отбой, — вздохнула Людмила Викторовна. — Не будем мы с ним связываться. Интервью с Егоровым может выйти редакции боком, по моему, у него не все в порядке с головой.
— Значит, у меня остается одна статья про поножовщину, — обобщила я.
— Жень, не нужно никакой статьи, не морочь себе голову! — великодушно разрешила редактор.
Ну, нет так нет. Мне же спокойнее. Значит, можно возвращаться домой и с чистой совестью пытаться сосредоточиться на курсовой. Само собой, мне это вряд ли удастся, но попытка не пытка. Зимой темнеет рано, и в пять часов вечера в Лесном городке уже вовсю горят фонари. В свете фонарей я шла, сокращая дорогу, через лесок к дому бабушки и размышляла над рассказом ветерана, когда заметила длинную черную тень, мелькнувшую за сосной. Протоптанная среди деревьев дорога была пуста, и на меня снова нахлынул панический ужас, но я поборола его, вспомнив про Юрика, и, остановившись, громко произнесла:
— Марьяна!
Я не отводила глаз от сосны, за которой скрылась черная тень, но разглядеть что либо в синих сумерках было проблематично.
— Где Юрик? — продолжала я беседовать с призраком матери. — Он умер?
Со всех сторон меня обступали сосны и ели, белея в полумраке припорошенными снегом лапами.
— Жив? — выкрикнула я, всматриваясь в толстый ствол дерева и стараясь за ним что нибудь разглядеть. — Не молчи, слышишь? Подай знак!
За сосной что то хрустнуло, и тень метнулась в лес.