Роковые иллюзии
Шрифт:
«Мы так увлеклись нашим разговором, — вспоминал Феоктистов, — что не заметили, как пролетело более трех часов». Давно прошло время для телефонного звонка, о котором была предварительная договоренность с женой. Он выглянул из кухонного окна и увидел свою машину. Неподалеку от машины на траве лежала жена, а рядом была дочь. Г-жа Феоктистова, которая была на восьмом месяце беременности, не могла больше выносить жару [855] .
Когда Феоктистов сказал Орлову о состоянии жены, он немедленно позвал Марию. Оба они настаивали на том, чтобы жена и дочь поднялись к ним, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Феоктистов объяснил, что это противоречит разумной оперативной практике, и Орлов согласился с ним без возражений, чего нельзя было сказать о его жене. Феоктистов вспоминал, что ему было нелегко уговорить Марию не спускаться к его машине
855
Там же.
По словам Феоктистова, Орлов, с любовью вспоминавший Эйтингона, своего заместителя в Испании, спросил также о Льве Миронове, бывшем коллеге по Экономическому отделу, который, как он утверждал в своей книге, пал жертвой сталинской чистки. Поэтому он был очень удивлен, узнав, что Миронов не только выжил, но и до 1964 года возглавлял Административный отдел ЦК КПСС.
«Не может быть, чтобы его не расстреляли, — прервал Феоктистова Орлов, воздев руки в полном замешательстве. — Не верю, что его не ликвидировали. Я был уверен, что его расстреляли. Он, вроде меня, слишком любил говорить правду. А Ежов любил льстить Сталину и сообщал ему только то, что «Хозяин» хотел услышать» [856] .
856
Там же.
Орлов признался, что с момента своего разрыва с Москвой и до первого посещения Феоктистовым они с женой жили в страхе, что когда-нибудь КГБ отыщет их для того лишь, чтобы ликвидировать. Именно по этой причине они никогда не покупали машину, поскольку ее регистрация позволяла обнаружить хозяина, к тому же, как сказал Орлов, он боялся, что в нее можно было бы без труда подложить бомбу.
Орлов обратился к Феоктистову с просьбой попытаться найти и прислать ему экземпляр фотографии, которая была напечатана на обложке журнала Института права Академии наук, выпущенного к пятой годовщине Верховного суда СССР. Орлов объяснил, что на групповой фотографии был и он и что ему хотелось бы иметь ее на память о былых временах. Он несколько раз заверил Феоктистова, что ни ФБР, ни ЦРУ так и не удалось получить от него никакой существенной информации о советских «нелегальных» агентурных сетях, хотя ему было невозможно показаться им совершенно не желающим сотрудничать. Орлов сказал, что дал следователям только безобидную историческую информацию, чтобы показать, что ничего намеренно не скрывал от них. Ничего из того, что он мог неумышленно раскрыть, заверил Орлов, не могло бы нанести ущерб оперативной стороне советской разведывательной деятельности. Он стремился ограничить свою информацию теми аспектами, которые имеют чисто историческую ценность, как это было в случае его показаний перед сенатским подкомитетом по внутренней безопасности в 1955 и 1956 годах.
Орлов с гордостью заявил, что овладел искусством ловко соединять факты с вводящим в заблуждение вымыслом. Этот способ он усвоил еще в самом начале своей карьеры, когда узнал, что дезинформация может быть весьма эффективным оружием — как наступательным, так и оборонительным. По словам Орлова, ему было сравнительно легко провести ФБР и сенат, поскольку его американских следователей, по-видимому, больше интересовало получение общей картины, чем подробный анализ. По этой причине, как он понял, следователи ФБР и ЦРУ были заранее настроены верить ему на слово из-за того, что он написал о Сталине.
Если у Центра оставались какие-нибудь сомнения по этому поводу, сказал Орлов Феоктистову, то лакмусовой бумажкой при проверке его лояльности наверняка является тот факт, что он не сделал ни единого намека и не раскрыл ничего относительно своей роли в создании «нелегальных» сетей НКВД в Европе и Великобритании перед второй мировой войной. На оборотной стороне своего официального отчета Центру Феоктистов от руки написал, что Орлов назвал ему пять британских агентов из кембриджской группы, и это доказывает, что он продолжал следить за расширением
Феоктистов в своих первоначальных отчетах и в ходе беседы с авторами настоящей книги утверждал, что он был полностью убежден в том, что Орлов сохранил верность клятве, которую он дал как советский офицер разведки и которую, как показывают записи в его деле, он подписал 1 апреля 1924 г.:
«Я, нижеподписавшийся сотрудник Экономического управления ГПУ Никольский Лев Лазаревич, состоя на службе или будучи уволен, обязуюсь хранить в строжайшем секрете все сведения и данные о работе ГПУ и его органов, и ни под каким видом их не разглашать и не делиться даже со своими ближайшими родственниками и друзьями. Неисполнение настоящего грозит мне ответственностью по 117 статье Уголовного кодекса.
(Подпись) Л. Никольский
1 апреля 1924 года» [857] .
В отношении КГБ Орлов никогда не нарушил своей клятвы и не предал своей родины во время своей продолжительной «битвы умов» с ФБР, а затем и с ЦРУ. Старый генерал неоднократно напоминал Феоктистову, что, будь он настоящим перебежчиком, каким его считали американцы, и выдай он все свои секреты об аппарате советской разведки сразу же по прибытии в Соединенные Штаты, с ним обошлись бы гораздо лучше [858] .
857
Дело Орлова № 324676, т. 1, с. 34, АСВРР.
858
Интервью Феоктистова.
Профессиональный разведчик, сказал Орлов Феоктистову во время одного из своих эмоциональных всплесков, случавшихся несколько раз во время их длительного разговора, имеет священную обязанность молчать, для того чтобы защитить тех, кто доверил ему свою жизнь. Услышав это, Феоктистов понял, что перед ним находится один из замечательных представителей большевистской старой гвардии, который сохранил верность своим убеждениям, выкованным в горниле ленинской революций. Но Орлов также не оставил сомнений в том, что он никогда не смог бы возвратиться в СССР, поскольку Сталин предал идеалы, за которые он боролся и за которые многие из его близких товарищей по НКВД поплатились жизнью во время чисток. К концу их продолжительной беседы Орлов с сожалением заметил, что, читая советскую печать, он обратил внимание, что государство после Сталина управлялось его бывшими приверженцами, людьми с нечистой совестью. Их поддержало поколение партаппаратчиков, которые играли вспомогательные роли в больших преступлениях, предавших революцию. Теперь сама судьба требует, чтобы он лучше уж прожил свои последние годы в ссылке, чем рискнул утратить иллюзии относительно Советского Союза, не сохранившего верность тем идеалам, служению которым он посвятил свою жизнь.
«В конце нашей встречи Орлов дал мне экземпляры своих книг и спросил, следует ли ему их подписать», — вспоминал Феоктистов, добавив, что они решили в интересах безопасности не делать этого. Они договорились также, что посещение Феоктистова не следует держать в тайне от ФБР, если вдруг окажется, что это могло бы скомпрометировать Орлова, но что необходимо скрыть истинное содержание их беседы, придумав для прикрытия какую-нибудь подходящую историю. Перед уходом Феоктистов сказал, что он уполномочен Центром спросить Орлова относительно документа, который предположительно все еще находится у него. Речь, очевидно, шла о списке агентов и операций, который Орлов приложил к своему письму с угрозой разоблачения, написанному им в 1938 году Ежову [859] .
859
Там же.
Орлов сказал, что у него нет такого документа, а есть только зашифрованные заметки, которые человек непосвященный не сможет понять и которые к тому же хранятся в безопасном тайнике. «Вам нечего бояться в этом отношении», — сказал Орлов Феоктистову, добавив в доказательство своей истинной преданности, что он «приготовил кое-что интересное» для Центра. Он сделал кое-какие записи, а также продиктовал агенту КГБ длинный список фамилий и должностей американских официальных лиц, которые, по его словам, «могли бы представлять интерес для советской разведслужбы» [860] .
860
Там же.