Роковые поцелуи
Шрифт:
– Но этого недостаточно.
– Недостаточно, чтобы спасти его от меня? – задала вопрос мать Ахилла. – Правильно. – Лицо Лиз вытянулось и стало отрешенным. – Этого никогда не будет достаточно, – с горечью сказала она. – Мне жаль вас. В конце концов, любовь – это острые колючки, если они впились в вас, вы плачете и плачете, вытаскивая их.
– Разве любовь никогда не приносит радости? – спросила Элеонора, глядя в спокойное лицо Ахилла. – Поэты…
Лиз хмыкнула, обняв себя руками.
– Поэты – это глупцы, которые мало понимают в словах, еще меньше в страсти и совсем ничего в любви.
Ахилл посмотрел на мать.
– Причем здесь тетушка Катье? Она и дядюшка Бекет не имеют никакого…
– Ты не рассказывала ему, так ведь? – спросила Лиз молчавшую Элеонору.
– Не рассказывала мне что? – потребовал Ахилл. Его мать обернулась к нему:
– Этот твой дядя, небезызвестный полковник Бекет Торн, лорд Торнвуд – человек, убивший твоего отца.
У Элеоноры перехватило дыхание от неприкрытой жестокости произнесенных слов. Потрясение мелькнуло в глазах Ахилла, а потом, не замечая боли в спине, он вырвал шпагу из рук Элеоноры и наставил ее на мать:
– Продолжай, дорогая матушка.
Лиз побледнела, но не двинулась с места.
– О любви или о твоем дядюшке Бекете?
Черная ярость появилась внезапно в глазах Ахилла.
– Ты представила себе своего любовника-язычника непобедимым. А теперь говоришь, что Эль-Мюзира победил Бекет. – Ахилл бросил упрек матери.
– Победил! – закричала Лиз. – Никогда, никогда! Но Бекет более чем желал иметь преимущество в случайной стычке. – Она прошипела ругательство. – Опять любовь. – Она посмотрела на сына. – Ты хочешь правды? По сей день я проклинаю свою сестру за смерть Эль-Мюзира. Бекет был пленником Эль-Мюзира и разыскал Катье, чтобы использовать ее и найти старого врага. И полюбил ее. – Горький взгляд Лиз скользнул по Элеоноре. – Любовь меняет человека, мадам Баттяни. Она ослабляет женщину, но придает сил мужчине. Поэтому Бекет стал человеком, которого Эль-Мюзир не смог победить.
Лиз снова посмотрела на Ахилла:
– Я однажды подумала, что жизнь твоей дорогой тетушки была, возможно, очень несчастной, пока не появился Бекет. Этот чертов англичанин. Она до этого была замужем, родила сына – твоего двоюродного брата Пьера.
– Его имя Пит, – поправил Ахилл.
– Моя сестра и эти фламандские имена… То, что я фламандка, а не француженка, я всегда хотела забыть, – сказала она и, глядя на Элеонору, добавила: – Пьер-Пит на семь лет старше Ахилла. Он служит тому вашему эрцгерцогу под именем шевалье де Сен-Бенуа…
– Тот самый Сен-Бенуа? Который служил под началом принца Евгения Савойского? Герой Пармы и Битонто? Мои братья часто рассказывали о нем.
Лиз посмотрела на Элеонору долгим взглядом.
– Ты знаешь, что французы не считают так. – Нотка гордости зазвучала в голосе Лиз. – У Ахилла такая же отвага в крови. Их дед был одним из первых гусаров. – Она скорчила презрительную гримасу отвращения. – И эта кровь течет в остальном выводке моей сестры. Такая кровь! Все семь ее детей выжили и выросли здоровыми, скажу так, чтобы быть вежливой. Я хочу сказать, что это цена любви, но без сомнений, моя дорогая сестра и зять посмеются и сердечно
Элеонора отвернулась, пронзенная мыслью, что у нее никогда не будет возможности не чаять души в ребенке от Ахилла.
– Но к своему сыну вы относитесь по-другому.
– Я любила его отца. – Лиз отвернулась от Ахилла, как будто забыв о его присутствии. – Я любила Эль-Мюзира, – сказала она Элеоноре, хотя и не смотрела на нее. – Полюбила, как только увидела его. Словно у моей души выросли крылья, которые подняли меня, чтобы угнездиться на его ладони. После Эль-Мюзира у меня не было мужчины. Ни одного. Кто мог сравниться с ним? С его силой, его глазами, голосом. Боже, спаси меня, с его ласками. Я любила его больше жизни. Любила больше, чем себя. Больше, чем свою сестру, хотя это было нетрудно. Как я ненавидела ее – и ее англичанина! Я по-прежнему ношу епитимью за это.
Элеонора взяла женщину за руку, К ее удивлению, мать Ахилла крепко схватилась за нее, почти причинив боль, и ее темные глаза вонзились в Элеонору.
– Ты когда-нибудь пробовала мужчину? А? Пробовала его там, где он мужчина? Доставляла ему удовольствие своими губами и языком…
– Мадам, позвольте! Вы смущаете меня. Вы…
– Монахиня? Но когда-то я была женщиной, Элеонора, и я не давала обетов забыть прошлое. Ответь мне. Да или нет?
– Прошу прощения, – сказала Элеонора, ее лицо горело, – но это не ваше…
– Да или нет?
– Нет! Нет, черт вас подери, нет! Но я хотела. Бог – свидетель, хотела, – закричала Элеонора с горящим от стыда лицом. – Зачем вы это делаете?
– Потому что Эль-Мюзир знал меня физически всеми способами, какими мужчина знает женщину. Он научил меня такому, что священники и представить себе не могут. Человек в удовольствии может делать все. Взгляд, злость, даже ненависть заставляют возбуждаться твою кровь. Мужчина может делать это, ты ничто, ни ты не принадлежишь себе, ни даже твоя душа. Ты сомневаешься. Ты предаешь. И ты не можешь иметь другого. Подумай об этом, когда будешь в постели моего сына.
– Ахилл – не Эль-Мюзир! – воскликнула Элеонора, сердце у нее колотилось. – Не путайте отца с сыном.
Лиз повернулась к ней, глаза ее сверкали.
– Правда, мадам Баттяни? Разве вы их спутали? Почему вы тогда носите портрет отца, а спите с сыном?
– Нет, – отвергла навет Элеонора, находясь в холодном смертельном ужасе от произнесенных слов. – Нет, это не так… Не так.
Элеонора замолчала. Силы тьмы, в которых она обвиняла Ахилла, в действительности находились в ней, в той несправедливости, что ее семья хотела осуществить по отношению к нему.
От двери донесся прерывистый кашель. Эрве выглядел оправдывающимся, показывая на дверь.
– Сюда идут еще два гвардейца.
– Пора уходить, – сказал Ахилл, отталкивая мать, чтобы подвести Элеонору к лошади.
– Нет, – закричала Лиз, но в горло ей уперлась шпага, лишив ее мужества продолжать кричать.
– Эрве, – позвал Ахилл. – Встань сюда. Я справа. Эл посередине. Подождем, пока охрана подойдет к двери с той стороны, а потом вырвемся отсюда, как последние всадники Апокалипсиса.