Роковые поцелуи
Шрифт:
– Молюсь, чтобы фортуна улыбнулась нам.
Эрве засмеялся:
– Всегда улыбалась, месье. Всегда.
Кучер поклонился Ахиллу, потом Элеоноре и унесся с неуместной поспешностью. Несколько секунд спустя несмелое царапанье в дверь возвестило появление нетвердо стоящего на ногах мальчика, который, полуприкрыв глаза, тяжело подошел к очагу и разжег огонь, потом он широко зевнул, и Элеонора подумала, что его голова отвалится, словно крышка сундука. Мальчик, все так же полусонно и тяжело двигаясь, ушел.
Со стоном Ахилл лег на живот на простое полотняное покрывало,
– Спасибо Господу, я не должен таращиться на императорский пурпур.
Элеонора стояла у основания кровати, опершись на нее рукой и скользя глазами по любимому ею телу Ахилла. На запястьях у него остались рубцы от веревок, а его спина… Но разве эти раны отвратят его от поездки в Вену? К горлу Элеоноры подступил комок, когда она подумала о переносимой Ахиллом боли.
Как и прежде, она ощутила приступ вины, но не сожаления. Он привлекал ее как мужчина, но Элеонора понимала, что он стал таким, каким она его еще больше полюбила. К ее смущению, она выдохнула так, что создалось впечатление, что она хихикнула.
– Мне доставляет удовольствие видеть, что мадам весела.
– Извини. Я никуда не годная сиделка. Я… я просто думаю, что бы сказал этот сплетник Виньи, если бы увидел тебя сейчас. Тако-о-ого э-элегантного графа Д'Ажене.
Ахилл поднялся, опершись на локоть, и изогнулся, чтобы посмотреть на Элеонору, потом поморщился и опять упал на кровать.
– Или что бы он сказал, если бы увидел нас прямо сейчас.
Элеонора засмеялась и подошла к Ахиллу.
– Я сомневаюсь, что это укрепило бы нашу с тобой репутацию, – сказала она, приподнимая угол грубого одеяла с плеч Ахилла, потом опуская обратно. Кровь впиталась в одеяло и засохла, одеяло прилипло к спине.
– Разве это тебя беспокоит?
Элеонора встала на колени рядом с Ахиллом.
– Должно, правда ведь? Но все они очень далеко, а ты здесь, измученный, раненый… Я должна снять одеяло, но не знаю, как это сделать, не причинив тебе дополнительную боль. Твои запястья нужно промыть и перевязать. Я никогда ни за кем не ухаживала – у нас были семьи в наших поместьях, в чьи обязанности это входило. Ты так страдал. Я не хочу своими руками увеличивать твои мучения. Сейчас только это меня беспокоит.
– Ах, мадьярка, вы разочаровали меня. Наконец я открыл нечто, чего ты не знаешь, как делать, и это при твоей обычной безоговорочной самоуверенности, но, в любом случае, ты инстинктивно поступаешь правильно.
– Что ты хочешь сказать? – спросила Элеонора, неопределенно показывая ему на спину. – Я…
– Делаешь именно то, что ты делаешь. И больше ничего. Меньше всего я хочу сейчас, чтобы некая суетливая женщина квохтала надо мной, падая в обморок и зовя всех ставящих банки и пускающих кровь лекарей, пользующих больных в радиусе десяти лиг.
– Я никогда не квохтала, – отпарировала Элеонора с притворным высокомерием, потом отбросила эту маску и добавила: – Хотя обещала себе хороший обморок. Но его можно немного отложить, и, конечно, есть кое-что, что я
– Моя спина горит как в аду. Что было причиной, значения не имеет. Я предпочел бы, однако, чтобы ты подождала, пока вернется фрау Трабен, потом ты научишь меня нескольким венгерским ругательствам, чтобы кричать их, когда ты будешь стягивать эту чертову штуку.
Такое ощущение, что она соткана из крапивы и пропитана желчью.
– Извини. Я должна быстро решить, какое одеяло взять, – сказала Элеонора. – Выбираю новое, но думаю, что старое лучше, оно мягче.
– Нет, – сказал Ахилл, – не стоит. Послышалось царапанье в дверь, и Элеонора быстро открыла ее. Там стояла вдова с огромным подносом в руках.
– Токайское, – сказала она, поднимая бутылку коричневого стекла в форме луковицы и ставя ее рядом с двумя оловянными кружками, потом она жестом показала на то, что осталось на подносе. – Немного чудесного хлеба – полновесного, заметьте! – и добрый круг сыра «Гауда» прямо из Фландрии. Сейчас вернусь с полотном и водой для вас. – Она смотрела прямо на Элеонору, но при этих словах бросила быстрый взгляд на Ахилла, потом опять посмотрела на Элеонору. – Я подогрею вино для вас. Думаю, вам требуется именно такое.
– Спасибо, фрау Трабен, вы очень добры, – поблагодарила Элеонора и закрыла дверь за ушедшей вдовой. Элеонора подошла к подносу и взяла бутылку венгерского токайского.
– Вкус дома! – Она быстро сломала сургуч и налила топазного цвета вино в две оловянные кружки.
Элеонора глотнула, закрыла глаза, смакуя знакомый сладкий вкус. Позади нее раздался театрально жалостный кашель, Элеонора рассмеялась и чуть не поперхнулась вином.
– Терпение, mein sier, – проворчала она, имитируя рыжеволосого слугу. Элеонора поставила кружки на поднос, взяла его и, пошатываясь, подошла к краю кровати. – Я не так искусна в этом, как ла Трабен.
Она поставила поднос на пол рядом с кроватью, потом села неподалеку, скрестив ноги, но сразу же поднялась, когда хозяйка вернулась с горячей водой, полотном и обычным глиняным тазом. Женщина пожелала им спокойной ночи и удалилась.
– Что она должна думать о нас, – заметила Элеонора, ставя кувшин поближе к огню, чтобы вода оставалась теплой. Потом она вернулась на свое место на полу возле Ахилла.
Ахилл взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
– Она думает о своем гульдене и больше ни о чем. Лицо Элеоноры оказалось рядом с лицом Ахилла. Он привлек ее к себе и нежно поцеловал.
– Разве ты не хочешь попробовать венгерского вина? – с улыбкой спросила она.
– Хочу, – ответил Ахилл и поцеловал ее еще раз. Элеонора неохотно отодвинулась и села на пятки.
– Нет, правда, ты должен выпить что-нибудь. А потом сказать, чего ты хочешь в первую очередь: поесть или чтобы я обработала твою спину.
– Другими словами, – Ахилл глотнул вина и передал кружку Элеоноре, – выбирай между удовольствием и болью. – На мгновение его лицо исказилось, потом он уткнулся в покрывало и пробормотал: – Боже правый!