Роксана. Детство

Колч Агаша

Время на рассвете принадлежит Галие-битай. У старушки ночная бессонница, днём она может заснуть в любое время, прервав урок, поэтому для занятий выбрали утро.

— Рассвет ещё тем хорош, — объясняла она, — что зыбкая грань между светом и тьмой даст тебе опыт чувствовать и то, и другое.

Мы сидели, взявшись за руки, и я слушала ученицу Алтын.

— Учила она меня, да только силы во мне на клюв воробьиный. Помогать ей могла, а сама мало что умела. Но как и что делать, помню хорошо. Ты слушай, девочка, вдруг пригодится.

— Как ты её понимаешь? — удивлялась Прасковья, решившая однажды послушать,

чему меня учит Галия. — Она же бормочет нечто невнятное.

— Сама не знаю, как получается. Если сосредоточусь и начинаю в слова вслушиваться, то ничего не понимаю, и, как ты, слышу лишь старушечье пришёптывание. А если расслаблюсь, то…

— Что? Почему ты замолчала? Рассказывай дальше.

— Прости, — покачала я головой. — Не могу рассказать. Слово дала, иначе духи разгневаются.

Сказать, что я верила в бредни о духах и хранителях мест, не могу, но и рисковать не хотелось. Кто тех духов знает? Поэтому почти каждый рассвет встречала рядом с Галия-битай. Благо держала она меня рядом с собой недолго. Через полчаса, когда солнышко полностью поднималось над горами, старушка отпускала меня, неизменно напутствуя одними и теми же словами:

— Беги, козочка, день долгий, дел у тебя много. И пусть духи тебе помогают…

Я и бежала. В буквальном смысле. Ежедневно три круга по парку, пытаясь догнать Дружка. Потом несколько упражнений на силу и выносливость — три подхода по десять раз, если позволяла погода, то купалась в море, если нет, то сразу бежала на омовение в свою комнату.

После завтрака спешила на производство. С одной стороны присмотреть надо, с другой что-то подсказать. Нечаянно так, по-детски наивно:

— Разве это не вот так надо делать? А почему? А если так, то что будет?

Училась быть хитрее, дипломатичнее, мягче и мудрее. Всё равно мои диктаторские замашки крутого руководителя из прошлой жизни никто всерьёз не примет.

Прасковье удалось списаться и договориться о переезде в поместье её давнишнего знакомого магомеханика Феденьки. Удивительное дело, но взрослого мужчину под два метра ростом, с густым басом, с навыками опытного профессионала, иначе как уменьшительно-ласкательно назвать было невозможно.

Серьёзное имя Фёдор Зиновьевич Ухтин не вязалось с нежным воркованием, с которым мужчина общался к механизмам:

— Масенька моя любимая, что у тебя здесь, сладенькая? Прокладочка прохудилась? Ах, ты заюшка моя распрекрасная!

Я когда впервые услышала такое, думала, что он кого-то из работниц убалтывает на непотребство. А они у нас все из соседней деревни, где царят строгие нравы. Зачем мне ссоры с соседями из-за невоздержанности мужской? Ворвалась в мастерскую разъярённым тигром, чтобы немедленно пресечь безобразие, и вижу, как механик над какой-то железякой старой колдует. Поняв свою ошибку, смутилась страшно, и ляпнула первое, что на ум взбрело:

— Прасковью не видели?

— Утром за завтраком, — ответ был кратким, предельно информативным и сопровождался красноречивым взглядом.

Одновременно в нём читался вопрос: «что-то ещё?», нетерпение: «свали уже, а!» и нежность к разобранной железке: «потерпи, маленькая, скоро это чудовище оставит нас наедине».

Но это было не страшно, а чудо как умильно. И вот эту мимимишность улавливали все. Конечно же, в глаза Феденькой магомеханика никто не звал, но за

глаза иначе язык не поворачивался.

— Фёдор Зиновьевич, я пришла! — крикнула я на входе в цех, где стояли дистилляторы, готовые к запуску.

— Вижу, — вежливо-равнодушно мне и, повернувшись к устройствам для извлечения эфирного масла, замурчал, как большой ласковый кот: — Ну, что, лапочки мои, поработаем?

В этом весь Феденька. И никто на него за это не обижался.

Зато сестра магомеханика Ульяна, ради которой они и покинули холодный хмурый Ладожград, была легка в общении, как птичка. Но обвинить её в легкомыслии или глупости ни у кого бы язык не повернулся.

Начав учиться рисованию, девушка параллельно изучала черчение — чтобы братцу с работой помогать, и архитектуру — чтобы городские пейзажи были более реалистичны. Попутно увлеклась историей родного города, настолько серьёзно, что несколько месяцев проработала рисовальщицей у археологов. Там и застудилась.

— Вы не поверите, — рассказывала она за вечерним чаем, — когда рабочие нашли потайную дверь, ведущую из старой крепости, милейший Август Карлович Михель, руководивший раскопом, чуть было чувств не лишился. Оказывается, в его семье существует предание, что благодаря именно этому проходу их далёкий предок смог сбежать из свенского рабства. Потом его, едва живого, подобрали охотники из русского селенья Чудь, где сначала выходили, а затем передали военным, шедшим с обозом в Новогород. Через несколько лет, когда началась война со свенами, через этот проход наши сапёры смогли проникнуть в крепость, взорвать пороховой склад и выиграть баталию. С этого знаменательного момента началась история Ладожграда — основание бастиона послужило фундаментом первой постройки, и семьи Михель — за бесценную информацию бывшему рабу позволили основать свой род и выдали премию, достаточной на постройку дома и открытие небольшой лавки, которая со временем превратилась в доходное дело. Представляете, я рисовала эту дверь, из толстых дубовых брёвен обшитых железом! Такая древность, такая занимательная легенда!

Слушая восторженные рассказы Ульяны все заражались её энтузиазмом и сочувствовали девушке, по рекомендациям целителей вынужденной срочно сменить климат, в том, что пришлось прервать археологические изыскания. На что Ульяна весело отмахивалась:

— Вы даже не представляете какие здесь имеются возможности! Эти земли не менее интересны чем северные болота, но их ещё и не изучал никто! Глафира Александровна, вы не будете против, если я покопаюсь в развалинах на той горе?

Бабушка только руками разводила: как устоять против этого урагана? Но при этом посматривала на хмурившуюся Прасковью, наблюдавшую за здоровьем девушки. Запрещать Ульяне было невозможно, она всё делала супротив сказанного.

— Ульяна Зиновьевна, какая жалость, что вы разлюбили рисование, — решила я подключить свою хитрость. — Я так мечтала получить бабушкин портрет себе в комнату. Придётся выписывать из Ялды…

Ни разу в прошлой жизни не довелось мне встретить художника или артиста, который бы охотно уступил свою роль или заказ коллеге-сопернику. В Ульяне я тоже не ошиблась. Тем более что девушка была совестливая. Она прекрасно понимала, что если брату кров и стол предоставили дополнением к жалованию за работу, то она чуть ли не приживалка.