Роксолана: королева Востока
Шрифт:
За мулами снова следовала стража. А за ней и другие участники хаджа и масса народа.
Весь этот живописный кортеж двигался в направлении пристани, откуда должен был отплыть к азиатским берегам, в Скутару.
В это время армянин с генуэзцем куда-то ушли. Может, на поиски ночлега для себя и живого товара? А может, искали они покупателей, ведь филиал их компании давно был должен приготовить место ночевки для неволь ниц. Может, даже нужных покупателей найти, а армянин с генуэзцем отходили только для верности.
У Насти вдруг заболело сердце от мысли про тяжкую судьбу, ожидающую рабынь. О себе она отчего-то не
Но только день начал умирать на улицах Царьграда, в сердце ее вкралось волнение. Сначала оно потихоньку ранило, но потом стало мучить все сильнее и сильнее. Уже сильно забилось сердце. Сначала оно было как сверчок во ржи — стучало прерывисто, тихо. Но потом будто защебетало соловьем в калине, что растет в саду у реки Липы.
Сумрак уже начал тихо блуждать улицами Стамбула. Муэдзины прервали пение пятого азана с вершин стройных минаретов, и тут пришли армянин с генуэзцем. Они были довольны прогулкой по городу. Армянин что-то шепнул Ибрагиму и тот тоже повеселел.
Он обратился к девушкам и сказал:
— Пойдем! Ночевать вы будете недалеко от Аврет-базара.
Они повиновались.
Еврейка Клара, что шла около Насти, шепнула ей:
— Завтра будут богатые купцы.
— И что с того?
— Как что? Лучше все же попасть в богатый дом, а не в бедный.
— А откуда ты знаешь, что будет именно так?
— Как откуда? Думаешь, чего они вернулись такие довольные? Видно, подкупили слугу какого-то богатого дома, который завтра пойдет покупать рабынь. Я их хорошо знаю!
А ты про меня вспомнишь, если тебе повезет больше?
— Да, но и ты не забудь меня!
— Разве забывала я тебя в Крыму?
— Нет, нет. Я тебе и правда благодарна, — сказала Настя Кларе. Это ее немного успокоило.
Было уже совсем темно, когда их хозяева провели их в большие сени какого-то постоялого двора, что располагался около рынка невольниц. Девушки вошли туда спокойно, будто овечки. Скоро их расковали и разместили в больших комнатах. Тех, кому не хватило места, разместили в сенях на сене. Всем предоставили воду для омовения, чистое белье и дали пищу.
Есть они почти не могли. Но с удовольствием мылись после долгой дороги. Наконец легли спать, обратившись к Богу.
Настя сразу заснула.
Спала чутко, как пташка на ветке. Давно уже, чуть ли не через ночь посещали ее какие-то странные сны. И теперь сон был странным: ей снилось, что она шла степями по кровавым следам с другими невольницами. И все пришли к какому-то мрачном городу над морем. На улицах его было темно. При входе на каждую из улиц стояли вооруженный мужчина и женщина в белом с ребенком. Они брали на ночлег усталых путешественниц, но спрашивали: «Есть ли у тебя родина?» У кого была, тот входил в дом переночевать. А у кого нет, должен был лечь на жесткие камни у дома. Всюду шныряли собаки и нюхали лежащих, скаля на них зубы. Холодный мрак стоял на темных улицах. Настя легла на сырые камни и заснула. Во сне ей приснился еще один сон: черная чаша отравы, кинжал убийцы и какая-то долгая сказка без конца. Тупая, нескладная и бесполезная. С шумом и гамом все плевались друг в друга, дрались и резались длинными ножами.
Она проснулась от этого сна. Дальше ей снилось, что она не хочет спать на этом сыром камне чужой улицы. Она встала и начала стучать в дверь. Но дверь уже заперли и никто не открывал. В ней что-то восстало против этого. Маленькими кулачками она начала колотить в чужие запертые прочные дубовые двери и — о чудо! —
Она затряслась всем телом.
Проснулась смертельно уставшей. Посмотрела в окно.
На торжище было серо. Она тихо встала на колени и повернулась лицом к зарешеченному окну, подняв глаза к небу. Сухое дуновение утра освежило ее душу. Она словно цветок чувствовала, что приближается в ее жизни какой-то совсем новый момент, неведомое. Все мысли и чувства обратила она к единственному Покровителю, который у нее здесь был — к всесильному Богу.
И возник в ее воображении ясный снег Чатырдага на его возвышенном пике. Никогда она не была на этой горе, но видела ее и знала, что она существует, прекрасная, как мечта, спокойная и могучая. В сером сумраке утра молилась она Богу с глубокой верой в то, что Он слышит каждое ее слово, как бы тихо она ни шептала. Молилась:
— Боже всемогущий, что ведает все на свете! Видишь, как встает мой отец, чтобы идти в твою церковь на молитву. Даруй мне, Боже, возвращение домой! Я пешком пойду, пусть ноги кровоточат, пусть ранит меня острый колос, пойду как убогие ходят поклоняться святыням. Никогда просящий не уйдет без милостыни из моего дома. И никто не будет тщетно просить у меня ночлега. Я как мать буду добра к сиротам…
Слезы стояли в ее глазах. Сквозь них увидела она какой-то несказанно далекий простор и почувствовала невероятную силу молитвы. На секунду ей показалось, что Бог выслушает ее и исполнит ее страстное желание. Почуяла она, как благодать разлилась по ее глазам и лицу, мгновенно осушив слезы. Она была счастлива одной этой минутой, что бы ни случилось дальше! Она уверилась в том, что эта милость, божий дар на всю жизнь.
«Да будет воля твоя на небе и на земле», — прошептала она, всю себя отдавая на милость Провидения. Вдруг она устыдилась того, что решилась указывать Богу в его мудрости, каким путем ее вести. Но она успокоилась и уже полностью была готова ко всему, что ей уготовит Всевышний. Она почувствовала себя дочерью Божьей, веря, что Он не даст ей совершить неправое. Ее глаза прояснились, как у ребенка, а лицо просияло в молитвенном экстазе. Она была похожа на ранний полевой цветок, свежий и светлый.
На улице тоже стало светлее.
Началось движение.
Невольницы встали, начали умываться и одеваться. Все они делали нервно, будто перед далекой дорогой в неведомый край. Завтрак почти никто не съел. Не могли есть.
Когда они оделись, хозяева внимательно осмотрели каждую из них и повели на рынок.
А там все уже кипело.
Со всех сторон малыми и большими группами шли невольницы, выставляемые на продажу. Шли под присмотром своих господ и их слуг. Некоторые уже стояли на видном месте. Там были женщины и девушки из разных стран, разного возраста цвета кожи — от черных как смоль мавританок до белых как снег дочерей Кавказа. Были грубые на вид, предназначенные для тяжелой работы, были нежные как цвет, взращенные исключительно для удовольствия тех, кто их купит. Любые мужские вкусы здесь могли быть удовлетворены: здесь были и с трудом двигающиеся толстухи, и девушки легкие, как птицы.