Роксолана: королева Востока
Шрифт:
— Значит, тебе еще и надо понравиться? — спросил он с насмешкой, хотя был движим прежде всего любопытством.
— Да, — ответила она наивно.
— И как же можно тебе понравиться? — Спросил он с еще большей насмешкой. Однако в то же время он чувствовал в глубине души, что эта удивительно смелая девушка начинает его серьезно интересовать.
Она спокойно ответила:
— Мне нравятся только те мужчины, которые не считают, что имеют право и могут делать со мной все, что им угодно…
— А
— И у тебя была бы только невольница…
— Умно. А как женщина ты хотела бы, чтобы твоей воле были подвластны все мои дворцы, не так ли?
— Нет. — ответила она честно, как ребенок. — Не только дворцы, но и вся твоя земля — от тихого Дуная до Басры и Багдада, и до каменных могил фараонов, до отдаленнейших постов твоего войска в пустыне. И не только земля, но и воды, в которых свирепствуют разбойники рыжего Хареддина.
Молодой падишах поднял голову, как лев, которому на могучую гриву собралась сесть маленькая пташка. Такого ему еще никто не говорил!
Он был в высшей мере удивлен и при этом обезоружен. Тень решимости совсем исчезла с его лица. Серьезный интерес к этой молодой девушке, которая так разительно отличалась от остальных женщин в его гареме, победил в нем все остальные чувства. Он снова отпустил ее руки и стал обращаться с ней, как с девушкой знатнейшего из домов.
— Где тебя воспитывали? — спросил он.
— Дома и два года в Крыму.
— Знаешь ли ты, о Хюррем, чего добиваешься?
Она молчала.
В ту минуту она чувствовала, что ведет борьбу с могущественным падишахом, с десятым и величайшим султаном Османом, и что теперь кристаллизуются все их отношения. Инстинктом она угадала, что процесс этот не должен протекать быстро, коль скоро результаты его должны быть долговечными. Она поняла, что это не последний разговор с султаном.
А молодой Сулейман начал каким-то мягким мечтательным голосом говорить:
— В старинных книгах пишут, что были могущественные султанши, что после жестоких боев брали верх над султанами. Но ты, о Хюррем, хотела бы, чтобы я сдался без боя!..
— Без боя победа невозможна, — ответила она.
С минуту он смотрел в ее молодое умное лицо и потом сказал:
— Ты права. Не выиграла ли ты уже?..
Она не ответила.
Он подошел к окну и схватил ртом воздух несколько раз, будто раненый.
Женским инстинктом она угадала, что весьма глубоко внутрь загнала ему сладкую, но острую стрелу первого впечатления, симпатии и любви. И почувствовала она, что сейчас увидит попытку вырвать эту стрелу из сердца.
Молодой Сулейман задумчиво смотрел в ясную ночь. Наконец он встал рядом с ней и спросил:
— А можно ли любить больше одного раза за
— Я молода и не разбираюсь в этом, — ответила она. — Но я слышала, как об этом пели сербские невольники, работающие в твоем парке.
— Как же они пели?
— Пели они так:
Первая любовь — чаша ароматного цвета, Вторая любовь — чаша красного вина, Третья любовь — чаша черного яда…Сказав это нараспев, она как умела перевела сербскую песню на турецкий язык. И сразу добавила:
— Но я думаю, что и первя, и вторая любовь может стать ядом, если не благословит их Бог всемогущий.
Сулейман в душе признал, что она глубоко права, ибо разочаровался он в своей первой любви.
Он стоял как вкопанный, будучи уверенным, что она думает, будто он пережил уже и третью любовь… Но он не хотел, чтобы она уверилась в этом и через секунду добавил отчасти для себя, отчасти для нее:
— Первую чашу я уже выпил. Теперь, возможно, начинаю пить вторую, хотя вино запрещено Пророком. Я уже чувствую опьянение от него. Только бы не испить мне третьей чаши…
Он пытливо всматривался в ее глаза и был гораздо прекраснее, чем раньше, когда она только увидела его, идущего к ее госпоже. Теперь казалось ей, что уже долго она знает его. Молча слушала она стук собственного сердца.
Минуту спустя Сулейман сказал:
— Ты за все время задала один вопрос, я же — множество. Спроси меня еще о чем-нибудь… — и рассмеялся. Ему было очень любопытно, что ей интересно.
Настя посмотрела на него внимательно, не издевается ли он. Осознав, что нет, она спросила очень чинно:
— Почему твои глаза покраснели?
Такого вопроса нельзя было ожидать от невольницы, с которой говоришь впервые. Ведь он привык слышать его лишь от одной женщины — своей матери, когда утомленный приходил с советов Высокой Порты, или с длинной конной прогулки в ветреную пору, или когда слишком долго читал книги, или отчеты наместников и дефтердаров.
Он ответил с удовольствием:
— Сильный конь должен и выносить больше… — Неожиданно он схватил ее за плечи и начал целовать со всем жаром молодости. Она противилась, чувствуя преграды между ними, прежде всего — разницу в вере. Из-за нее она ощущала себя невольницей, несмотря на горячие поцелуи падишаха. Из-за крестика матери, что чувствовала она на груди, сопротивлялась первому взрыву страсти молодого мужчины. В пылу борьбы с ней молодой Сулейман увидел этот крест и, вопреки обычаю, молча снял с себя султанскую печатку, что носил еще его прадед Магомет у минуты, когда въезжал в завоеванный Царьград.