Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг
Шрифт:
Все так нежданно перевернулось с ног на голову… Как же изменчива жизнь! Месяц назад безусловным наследником Повелителя все считали шехзаде Мустафу и только его, особенно после внезапной и очень подозрительной смерти от болезни, которой не было, старшего сына Роксоланы и брата Селима и Баязида шехзаде Мехмеда. Только Мехмед мог соперничать с Мустафой, только он серьезно готовился к возможному будущему правлению, трое младших о власти и не помышляли, прекрасно понимали, что их жизнь будет коротка – только пока жив султан, а потому каждый по-своему старались сделать ее приятной.
Старший из оставшихся сыновей Роксоланы Селим правил
Баязид тоже любил жизнь во всех ее проявлениях, но был более беспокойным, ему не сиделось на месте, бесконечные выезды на охоту (по пути посещал гаремы, которые завел в разных городах) отвлекали шехзаде от серьезных дел, но Баязиду на трон рассчитывать не приходилось вовсе, потому этого принца дела занимали еще меньше, чем его брата.
Младший брат – шехзаде Джихангир – и вовсе рассчитывать на престол не мог, даже если бы был старшим. С его позвоночником что-то произошло в младенческом возрасте, горба не было, но и выпрямиться полностью Джихангир не мог. Обвиняли во всем, конечно, его мать – султаншу Хуррем, хотя виноваты были повивальные бабки, видно, неловко пеленавшие ребенка и искривившие ему спинку.
Джихангир, больше похожий на старичка с чистыми детскими глазами, меньше всего мог надеяться стать султаном, но он и не стремился к власти. Младший шехзаде любил книги и размышления…
Любил… больше не любит…
После смерти Мехмеда сомнений в том, что Мустафа станет следующим султаном, не было уже ни у кого, именно тогда Селим и Баязид уверовали, что их жизнь коротка, а потому должна стать особенно приятной. Селим десять лет правил в Манисе, Баязид, хотя и был бейлербеем Карамана, меньше всего времени проводил в своей провинции.
Повзрослевшего Джихангира отец отправил в далекий Трапезунд, на свою родину.
Рядом в Амасье правил Мустафа. Шехзаде десять лет назад оказался сослан в Амасью из Манисы, когда отправил санджакбеям письма с вопросами, как править ему, Мустафе, который вот-вот взойдет на престол. Султану Сулейману было всего сорок пять, и он вовсе не собирался ни умирать, ни уступать трон старшему сыну. Письма шехзаде выглядели предательством или покушением на власть, это могло закончиться казнью наследника, но султан предпочел не расправляться со старшим сыном, а просто сослал его в Амасью.
Тогда в Манисе вместо Мустафы сел старший сын Хуррем Мехмед. Но когда он через два года вдруг умер от эпидемии, которой в городе просто не было, никаких репрессий не последовало, однако и Мустафа прощен не был. Так и остался в далекой Амасье. В Манисе сел Селим…
И вот теперь Мустафа казнен. В руки султана попали его указы, которые наследник подписывал «Султан Мустафа» и печать ставил такую же. Сулейман применил закон Фатиха: «Любой, кто покусится на мою законную власть, будет казнен, даже если это окажется мой брат». Вместо брата покушался старший сын и тем самым подписал себе смертный приговор.
Но в последние месяцы перед походом, находясь еще в Амасье, Мустафа, который раньше просто не замечал младших сводных братьев, словно дети Хуррем и вовсе не существовали, вдруг стал привечать самого младшего и слабого – Джихангира. Он пригласил брата к себе в Амасью
Баязид не знал в чем дело, но ходили слухи, что самый старший шехзаде попросту накачивал самого младшего опиумом, якобы облегчая ему страдания. Может и облегчал, Баязид как-то пробовал такое средство, понравилось, но лишь пока действует, а потом становится совсем плохо. Баязид сумел не попасть в зависимость ни от дурмана, как Джихангир, ни от вина, как Селим, он желал прожить все положенные ему судьбой дни в полном сознании, а не пребывать в тумане грез.
Узнав о внезапно вспыхнувшей приязни старшего принца к младшему, султан в нее не поверил и поспешил убрать Джихангира подальше, отправив того в Алеппо.
Но почти сразу произошла трагедия – Мустафа за предательство и настоящее покушение на власть падишаха был отцом казнен, а через две недели умер и Джихангир. Говорили – от тоски по старшему брату, но близкие понимали, что из-за дурмана.
Янычары в вину своего любимца не поверили, обвинили во всем Рустема-пашу, зятя Сулеймана и Хуррем. Султану пришлось снять того с поста Великого визиря, соответственно и с поста сераскера (главы) похода. Рустем-паша отбыл в Стамбул.
Баязид не знал и не мог знать, что султан отправил зятя в столицу не только из-за упорных слухов, но и для того, чтобы защитил оставшихся в Стамбуле Роксолану, Михримах и детей Михримах и Рустема. Потому бывший Великий визирь тоже спешил в столицу, оставлять без защиты султаншу и ее дочь с детьми было и впрямь опасно.
Как же Баязиду не хотелось приносить матери такую весть! Хотя Джихангир вовсе не был любимым сыном, для матери все равно горе…
Баязид тянул и тянул время, его маленький караван с телом младшего брата, уложенным в большую колоду и залитым медом для сохранности, двигался шагом. Конечно, Роксолане уже принесли известие о смерти еще одного сына, немного погодя она привыкнет к этой мысли, тогда появиться перед султаншей будет легче.
Не считая Абдуллы, который умер от оспы совсем маленьким, Роксолана потеряла самого старшего и сильного сына, и самого младшего и слабого. Двое оставшихся, если честно, в султаны годились не очень. Но не годились по мнению царедворцев, никто не знал, что Баязид вовсе не такой беспечный, каким старается казаться. Только самые доверенные лица, в число которых не входила даже мать, знали, что он совсем не такой, каким старается казаться.
Он очень любил мать, даже больше отца, понимая, что и она предпочитает его. Однако, была в его любви некоторая ущербность – не простил сын матери предпочтение, с детства отдаваемое Мехмеду. Еще мальчишкой видел, что Мехмед любимец, а дети такого не прощают…
А отцу не мог простить, что назвал наследником Селима. Сразу назвал, в тот же день, когда казнил Мустафу, а ведь мог бы не называть… Оставались бы они с Селимом на равных, но теперь брат выше и чувствует себя в безопасности. Безопасность себе и своим сыновьям Баязиду предстояло добывать самому, и это не могло способствовать братской любви младшего шехзаде к старшему. Да и к отцу тоже.
Оставалась только мать…
Роксолана в который уже раз встречала первый призыв муэдзина к молитве, стоя у окна без сна. В ответ на крики с минарета или вспугнутые чем-то другим в саду разорались вороны. Скорее всего, две стаи делили территорию, одна внизу каркала на ветвях, вторая – в небе, видно, ругались между собой. Стало почему-то смешно.