Роман межгорья
Шрифт:
— Да, мой добрый ака, заработки. Перебиваешься, как угодно аллаху, с копейки на копейку. А хотелось бы и собственное гнездышко наконец-то свить в родном Таджикистане.
— Ну вот, видишь! А я только за справку, разговаривая с честным коммерсантом, за справку плачу десять рублей! Получай деньги, плачу вперед. На!
Чайханщик совсем растерялся. В самом деле, этот узбек дает ему целых десять рублей за какую-то справку. О чем только в жизни не приходилось говорить, не получая за это ни гроша. А тут сразу десять рублей.
— Однако я не знаю, мой добрый ака, сумею ли я быть
Но деньги он взял. За десять рублей можно наговорить что угодно. Не век же будет сидеть в чайхане этот посетитель.
— Я хочу узнать, Рустам-ака, только хочу узнать, как от честного коммерсанта, есть ли у имам-да-муллы грешница по имени Този-хон?
Он не глядел на Рустама Алаева, не торопил его. Саид-Али прошелся вдоль нар чайханы. Вернулся и снова сел возле пиалы с остывшим чаем. Таджик быстро подошел к нему, выплеснул остывший чай, налил свежего душистого кок-чая и, подавая его дрожащими руками, шепотом заговорил:
— Была только одна Този-хон, мой добрый ака… Да, да, я помню, помню… У нее был ребенок. Он утонул в водопаде Кзыл-су. Да разве мало погибает там детей. Обрывистые берега пруда не огорожены, ребенок зазевается…
— А Този-хон?
— Я только бедный чайханщик…
— Но ведь у нас был уговор о честной коммерческой сделке, — перебил его Саид-Али.
— Да, — вздохнул таджик. — Она… мой добрый ака, работает в хозяйстве имама. Я, кажется, честно заработал свои десять рублей?
Саид не ответил. Выпив чай, он снова протянул пиалу, искусно звякнув по ней ногтем, чтобы привлечь внимание чайханщика. Совсем стемнело. Чайханщик собирался зажечь свет.
— Не надо зажигать, я сейчас уеду. Рустам Алаев может хорошо заработать. Он должен предложить имам-да-мулле калым за Този-хон.
— Аллагу акбар… Ллоиллага иллалла… — забормотал вконец перепуганный таджик.
— Не обязательно отдавать весь калым Алимбаеву. Подумай об этом. Пожалуй, половины калыма тебе вполне хватит, чтобы бросить это гнездо… Все равно его придется оставить.
И Саид вдруг заторопился, сел на коня, даже не попрощавшись по благородному обычаю. Он медленно ехал по улице, а на душе у него было очень тяжело, и Саид едва сдерживал себя, чтобы не зарыдать.
Так вот где порок и темнота свили себе гнездо и наслаждаются плодами своих преступлений! Мазар Дыхана мало пустить с дымом по ветру. Его надо взорвать, а место, изрытое взрывами, сровнять и перепахать вдоль и поперек тракторами. Сорную траву, которая еще и после будет пробиваться на этом пепелище, надо травить серным ядом до тех пор, пока эта земля не будет родить только хорошее зерно.
Такие волнующие думы одолевали Саида-Али Мухтарова. Он мечтал о том времени, когда трудящиеся Ферганской долины будут культурными советскими людьми. Он горел желанием осуществить строительство в Голодной степи. А на новой, возрожденной земле создать колхозы, хлопкоочистительные заводы и текстильные фабрики, школы и клубы, положить конец вековой темноте. И, уже не сдерживая себя, подстегнув своего Серого, он обернулся в сторону обители и пригрозил ей:
— Засушим тебя, как дыню на зиму! Музейным чучелом ты будешь,
Ах, сестра, сестра! Какая черная ночь поглотила твою юность!
VI
Саид снова в Намаджане. Почти полгода прошло с той поры, как он в последний раз гулял в иллюминированном парке на островке. Сердце его заныло, когда подъезжал он к знакомой и еще более безлюдной станции. Извозчиков было меньше, чем летом. Да и они, казалось ему, были иными — более важными и спокойными. И эта тишина отвечала настроению Саида.
Ему было стыдно перед членами комиссии, которые столько перенесли в его отсутствие. Особенно перед Синявиным. Это он поручил старику замещать себя, и как на грех, тут-то и случилась эта неприятность.
Не сразу узнал Саид, как все это произошло.
После разговора с таджиком он в. полночь приехал в Караташ, зашел в контору и был удивлен, никого там не обнаружив. Хозяин помещения «чистосердечно» рассказал ему обо всем случившемся.
Конечно, он только хозяин помещения. Когда пришли дехкане, чтобы объясниться с комиссией, он находился во дворе и о случившемся узнал позже. К сожалению, комиссия была негостеприимной и выгнала из конторы самых почтенных хозяев Караташа. А когда дехкане не пожелали уходить со двора, толстый инженер велел комиссии выехать в Уч-Каргал. Что же больше может рассказать он, бедный дехканин?
Саид переночевал у него и рано утром поспешил в Уч-Каргал. Он был обижен на инженеров, у некоторых из них он замечал и раньше пренебрежительное отношение к его темному, несчастному народу. Всю дорогу его мучил один вопрос: «Чего они с ним не поделили?»
Владельцы чайхан в Уч-Каргале радушно встретили своего земляка-инженера, низко кланялись ему и наперебой приглашали попить кок-чая. Члены комиссии же, говорили они ему, к сожалению, еще на рассвете направились на станцию. Они приехали в Уч-Каргал в полночь и не захотели лечь спать. Все они были молчаливы, а самый толстый инженер с перевязанной головой, когда ему предложили постель, сердито выругался.
— Чтобы с сонным было легче расправиться? Не пропаду и не поспавши одну ночь, — так он, по словам чайханщика, ответил.
Саиду показалось, что в этом рассказе не все ясно. Почему у Синявина была перевязана голова и он отказался лечь спать, ссылаясь на такую странную причину? Ведь он всю свою жизнь прожил в этой стране и хорошо знал ее обычаи!
Так думал Саид, проезжая по намаджанским улицам.
Извозчик свернул в тесный переулочек и остановился возле широких ворот. На высоком древке победно развевалось красное знамя.
Смущенный, Саид вошел в зал исполкома. В зале были расставлены кровати, на которых после обеда отдыхали члены комиссии. Саид не нашел в зале Синявина и некоторых членов комиссии, живших, как и врач Храпков, в Намаджане.
Здоровались с ним подчеркнуто холодно. В глубине души Саид возмущался.
— Где Синявин? — на ходу спросил он у инженера с рыжими щетинистыми усами.
— Пошел с жалобой к председателю исполкома. Александр Данилович недавно с перевязки вернулся, от хирурга.