Роман межгорья
Шрифт:
Сзади раздались голоса. Он вздрогнул, как преступник, пойманный на месте преступления. Его бирюзовые четки, точно мертвая змея, сползли с руки и, покатившись по камням, легли к его ногам. К Исенджану приближалась группа людей, по-видимому инженеров. Падать снова на колени и молиться было поздно. Бежать — значит испортить все дело.
Кротость… Проявить кротость овцы, и ты, старый Исенджан, исполнишь то, ради чего сюда пришел. Тебе нечего их бояться. Кто может доказать, что ты понимаешь их язык? А без языка, без знания их языка
— Не мешают ли тебе, старик, наши взрывы молиться? — смеясь, обратился к нему инженер Преображенский, обходя камень, отшлифованный ветрами, похожий на какое-то чудовище.
Исенджан чуть было не ответил ему по-русски, но удержался и немощно залепетал.
— Бельмейман, ходжа бельмей[17] — произносил он, прикладывая поочередно руку то к челу, то к сердцу и отбивая тяжелые старческие поклоны. Кто-то из толпы повторил те же самые слова. И снова на лице Исенджана — кротость и почтение.
Покорная рабская улыбка и взгляд в ту сторону, где в вечерних сумерках тучами оседала поднятая пыль и отдавалось эхо первых взрывов.
— О нет, нет, великий господин! Может быть, мои старческие кости преграждают вам путь, я прошу извинить меня… я слишком стар, чтобы понимать, где следует стелить чапан для молитвы.
Преображенскому перевели слова Исенджана. То ли Преображенский был очень польщен оказанным уважением, то ли какие-то другие соображения побудили его благосклонно отнестись к старику.
— Хороший господин, великий господин… — шептали уста Исенджана, а его глаза провожали толпу людей, проходящих мимо него.
Преображенский еще раз остановился и отстал от группы. Остановился и переводчик технической комиссии. Преображенскому о чем-то важном хотелось спросить у старика, но как ты ему скажешь, чтобы он понял? И Преображенский с помощью переводчика спросил у Исенджана:
— Ты не из обители?
Старик виновато замялся. Ответить было бы проще, если бы вопрос задавали без переводчика. Тогда Исенджан лучше ориентировался бы, как ему отвечать, чтобы не испортить дело.
— Да, из святейшей обители мазар Дыхана, — глубоко вздыхая, ответил старик, лишь теперь заметивший, что у него в руках нет бирюзовых четок. — Добрый господин, я ушел из обители. Меня влекут к себе ваши люди, которые трудятся вон там, в Голодной степи… Наверное, там правоверные нуждаются в хорошем имам-да-мулле…
— Так, может, ты хотел стать муллой в рабочем поселке?
— Мои семьдесят лет повелевают мне служить аллаху там, где есть правоверные.
— Ну что ж. Там уже есть несколько карнайчей, а ты будешь единственным имамом. Я не буду противиться этому, если твои семьдесят лет так жаждут молитвы.
Последние слова Преображенский произнес, уже удаляясь от старика, и Исенджану показалось, что этот первый из начальников одобряет его намерения.
По ту сторону пустыни за вершинами далеких гор догорали последние лучи уставшего за
В воображении Исенджана все еще стояла загадочная усмешка инженера. Под этим впечатлением его бородатое лицо постепенно расплывалось в мечтательно довольной улыбке.
Он на верном пути.
— Аллагу акбар! Аллагу акбар, — твердили его все еще улыбающиеся уста, а руки проворно поднимали с земли чапан.
Он видел, как спускались в долину всемогущие инженеры.
Надо спешить.
II
Мухтаров назначил инженера Мациевского прорабом северного участка строительства туннеля. Это был самый отдаленный и ответственный участок, требовавший от администрации особенного внимания. Туннель начинали строить возле огромного плоскогорья, где Кзыл-су несла свои силевые воды. Там должны были соорудить голову магистрального канала и гидростанцию.
Невысокий, но коренастый, Мациевский скорее был похож на агронома, чем на инженера. Спокойным и открытым взглядом своих светло-голубых глаз обвел он новую для него комнату, новых людей. Несмотря на то, что на дворе было жарко, Мациевский носил форменную тужурку с блестящими латунными пуговицами; самое большее, что он разрешал себе, — расстегнуть пуговицы, но тужурку не снимал никогда.
— Такова уж мода, — оправдывался он перед товарищами. — Вон поглядите, в какую жару аксакалы форсят в ватных чапанах.
Мациевский встретился с Мухтаровым в первый же день своего приезда в Уч-Каргал и не скрывал недовольства полученным им назначением на работу в Голодную степь.
— Я, товарищ Мухтаров, строитель железных дорог, а не гидротехник. В сорок лет переучиваться не только трудно, но и нецелесообразно. Мне, конечно, известно, что вы без разбору берете инженеров. Однако… лучше бы отбирали.
— Вас, товарищ Мациевский, совсем неправильно информировали. За вас мне пришлось держать такой бой на расширенном заседании бюро обкома… Нам, если хотите, именно и нужны инженеры типа Мациевского. А тех, что присылают по принципу — на тебе, боже… приходится, конечно, брать, и… вам придется с ними работать. — И, помолчав немного, Мухтаров добавил: — Вот что, товарищ Мациевский: наше строительство не только ирригационное, но и политическое. Вы советский человек, инженер. Вот за это я и «воевал» на бюро.
— Но ведь вы, товарищ Мухтаров, не знаете меня. Я вам очень благодарен за такую неожиданную и приятную для меня оценку…
— Знаю! Вас я очень хорошо знаю по рассказам товарищей, которые руководили борьбой с так называемым правительством кокандских буржуазно-националистических автономистов. Как ваша рана?
— Спасибо, зажила. Пролежал четыре месяца в Ташкенте… Вы просто, знаете, растрогали меня. Конечно, я охотно буду работать там, где меня поставит… веление эпохи. Понятно, я человек с настроением.