Роман моей жизни. Книга воспоминаний
Шрифт:
— Может-быть, и вас можно было бы сопричислить, Юрий Николаевич? — обратился он к Говорухе-Отроку.
— Нет, уж я и так пришел к Чехову не без внутреннего трепета: а что, думаю, если не примет. Он только-что сломал решетку в «Новом Времени» и переселился в больницу «Русской Мысли», а на первых порах ужасно, как люди чисто плюют; да и повредить могу Чехову. Ясинский — тот уже обтерпелся; а что запоют Вукол Лавров и Гольцев да еще либеральнейший Муромцев [502] , когда дойдут до них слухи, или кто-нибудь напечатает в «Московском Листке», что такие-то и такие-то знаменитейшие писатели, краса и гордость левой литературы, кутили у Тестова с мытарем и грешником из «Московских Ведомостей»?
502
Виктор Александрович Гольцев (1850–1906) — журналист, публицист, редактор «Русской мысли». Сергей Александрович Муромцев (1850–1910) — профессор Московского университета, правовед, публицист, общественный деятель (председатель
Говоруха-Отрок истерически рассмеялся стонущим, плачущим смехом.
У Тестова ужинала с нами еще сестра Чехова, Мария Павловна, если не ошибаюсь в имени, и должен был быть Левитан, у которого были какие-то недоразумения с правом жительства в Москве [503] .
Этакий удивительный русский художник, даже с симпатией к колокольному звону и к тихим обителям — и тот терпел в Москве в качестве еврея! Кстати вспомню о другом художнике — скульпторе Аронсоне [504] , которому дозволялся приезд в Петербург на время выставки его произведений только на месяц, а писатель Шолом-Аш [505] совсем не допускался в Петербург, и когда кончился срок его, кажется, трехдневного пребывания (не помню, сколько дней полагалось для евреев оставаться в столице российского царства), спасался у меня на Черной Речке, чтобы иметь возможность закончить свои литературные дела.
503
Исаак Ильич Левитан (1860–1900) — русский художник еврейского происхождения, мастер пейзажа. С осени 1873 г. учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. После покушения на Императора Александра II, совершенного 2 апреля 1879 г. Александром Соловьевым, отнюдь не бывшим евреем, вышел царский указ, запрещающий жить евреям в «исконно русской столице». Восемнадцатилетнего Левитана выслали из Москвы, и он на ближайшие пару лет вместе с братом, сестрой и зятем обосновался на небольшой даче в подмосковной Салтыковке (окрестности Балашихи).
504
Наум Львович Аронсон (1872–1943) — лифляндский и французский скульптор. Окончил рисовальную школу И. Трутнева в Вильне и муниципальную Школу декоративного искусства в Париже. С 1891 г. жил в Париже. В 1894 г. Аронсон должен был вернуться в Россию, чтобы отбывать воинскую повинность. Освобожденный по жребию от военной службы, вернулся в Париж только в 1896 г. В 1901 г. Аронсон посетил в Ясной Поляне Льва Толстого и вылепил его портрет. В 1902 г. впервые выставил свои работы в С.-Петербурге; в 1904 г. выступил одним из учредителей «Нового общества художников» в Петербурге.
505
Шолом Аш (1880–1957) — еврейский писатель. Печататься начал в 1900 г. (в еженедельнике «Юд» новеллой «Мойшеле» на идише). С 1909 г. в эмиграции в США.
Вечер у Тестова прошел весело, но, по мнению Чехова, не по-московски, потому что мало было выпито. Первый признак литературной, и всякой московской, пирушки выражается в том, что лезут друг к другу целоваться, а иногда пробуют бороться, при чем и порядочные люди напиваются, но, однако, не дерутся и не дебоширят, потому что у порядочных мало денег. Это не то что какие-нибудь Морозовы, которые ворочают миллионами и считают себя в праве портить в ресторанах рояли, бить зеркала и рубить пальмовые деревья. Какой-то Тит Титыч [506] выпорол даже знаменитого в Москве издателя уличной газетки и заплатил за это большие деньги. Еще кто-то несколько лет тому назад, когда издатель был еще просто редактором, вымазал ему горчицей физиономию всего за двадцать пять рублей.
506
Ироническое использование имени персонажа комедии А. Н. Островского «В чужом пиру похмелье» (1855), богатого купца-самодура Тита Титыча Брускова.
Не помню, кто еще присоединился к нашей компании уже под конец, помню то, что он убеждал нас отправиться в игорный дом, в какой-то клуб, где играют богачи и где только-что вошла в моду «железная дорога», или попросту «железка» [507] .
На следующий день Чехов поехал со мною взглянуть, что делается у Яра [508] . Ночь была зверски морозная. У меня меховой шубы не было. У Чехова была русская шуба с высоким воротником. Я порядком озяб. Мы с Чеховым выпили бутылку теплого лафита. Румянец выступил на его лицо, но от двух стаканов вина он стал как-то еще трезвее и делал остроумные характеристики проходившим мимо кутилам и завсегдатаям Яра. По неуловимым для меня признакам узнавал он, кто из них занимается торговлей, кто комиссионерством, кто темным делом.
507
Железка (то же, что шмен) — название азартной игры, происходит от французского «chemin de fer» — железная дорога. Игра основывается на номерах денежных банкнот: из семи цифр номера игрок выбирает несколько цифр себе, а остальные предоставляет противнику. Цифры складываются. Выигрыш
508
Ресторан «Яр» был открыт в 1836 г. в Москве, в Петровском парке, в деревянном одноэтажном здании возле Петербургского шоссе (ныне Ленинградский проспект). В 1871 г. его хозяином стал купец Ф. И. Аксенов. При нем «Яр» становится центром цыганского пения. В кон. XIX – нач. XX в. в «Яре» работал цыганский хор Ильи Соколова, здесь пели знаменитые цыганские певицы — Олимпиада Федорова (Пиша), а позднее — Варвара Васильевна Панина (Васильева).
— А вот этот, наверное, торгует живым товаром, — указал он на одного солидного барина с накрашенными усами и с чересчур черной бородой, увешанного золотыми цепочками и сверкающего бриллиантовыми пальцами.
— Послушай, — обратился он к лакею, подававшему нам ужин, — скажи, братец, кто это такой, не бандер?
— Так точно, — ухмыльнулся лакей, — а вы, что же, забыли их обличье?
— Да я никогда и не видал его; куда нам, студентам, было знакомиться с такими важными птицами!
Бродившие по ресторану, в ожидании добычи, безработные певички, или цыганки с черно-алмазными глазами и в пестрых нарядах, вплоть до парчевого сарафана, внезапно набросились на нас, обсели наш столик и заказали себе несколько блюд. Лакей вопросительно посмотрел на меня и на Антона Павловича.
— Мы, — сухо проговорил Чехов, — денег не делаем, поищите себе других благодетелей, мы благодетельствуем только издателям, а не прекрасным девицам.
Это было сказано таким тоном и так решительно, что девицы нас сейчас же оставили в покое.
— Увидеть какого-нибудь Савву Ивановича или Нохим Борисовича, подражающего ему, как он рубит паркет, разувается и моет ноги в шампанском, не всегда можно удостоиться. Это дело случая, хотя гораздо скорее можно напороться на такую сцену, чем встретить здесь добродетельную женщину… Да и к чорту добродетель. Со временем о ней составится совсем иное представление.
В конце концов посетили мы и игорный дом. Невероятная скука охватила нас, как только мы вошли в пресловутый клуб и услышали шелест игральных карт. Я обратил внимание Чехова на физиономии игроков: каждый по-своему выражал присущую коммерческим душам жадность, но и это нас не очень развлекало.
Большею частью мы проводили время то у меня, когда приехала ко мне жена с обоими мальчиками, то в театре, то в номере у Чехова, где преобладала женская молодежь. Мне показалось, что Чехов как бы присматривается, на ком ему жениться.
Как-то зашел разговор о литературных меценатах.
— А что, если бы я попросил вас, Антон Павлович, исследовать почву в богатых купеческих домах, где вас, по слухам, усердно принимают, не нашлось ли бы издателя для Шеллера? Ему и нужно-то каких-нибудь всего тысяч пятнадцать, двадцать для первого издания.
Чехов набросился на меня.
— Не советую вам обращаться к меценатам. Это самый гнусный народ и всегда вся скверна из него вылезает, станет бахвалиться, требует унизительного поклонения ему, чуть ли не чтения вслух по утрам, когда он лежит в постели, готовых повестей. Меценат потому покровительствует писателю, что хочет подняться над ним, купить его и распоряжаться даже его личностью. Я знаком с некоей Варварой Алексеевной, богатейшей купчихой [509] , но я не взял вот настолько одолжения от нее. Она готова была найти мне невесту с приданым и даже хорошенькую, но я только рассмеялся. Довольно уже с меня и такого мецената как Суворин.
509
Имеется в виду B. А. Морозова (урожд. Хлудова, 1848–1917) — предпринимательница (управляющая Тверской мануфактурой), благотворительница, меценатка.
— Ведь вы же с ним в дружбе, Антон Павлович!
— Да, и считаю его умнейшим циником, который со мною вдвоем становится искренним и хорошим человеком, но все-таки тяжело. В его глазах я читаю, что без его помощи я не сделался бы Чеховым. Мне же стало с некоторых пор казаться, что некоторая доля морального воздействия на Суворина последнее время принадлежит мне, т.е. он так или иначе и мне обязан. Конечно, он меня любит и я также его люблю за его ум и любовь ко мне. Так уж устроена душа человеческая, что любовь порождает любовь. Ну, а все-таки, если человек начинает на тебе ездить верхом, приятнее отделаться от него в том смысле, чтобы он не ездил. Пускай любит, но не ездит.
Я завел, наконец, переговоры с Сытиным о сочинениях Михайлова.
— Так-то так, имя почтенное, — сказал мне Сытин, — но устарел для нашего времени. Вы сами знаете, что народился новый писатель, и издавать таких как Михайлов дело не мое, а, например, Глазунова. Глазунов всё классиков издает; Михайлов, положим, не подошел к классикам, но в роде. Ранняя молодежь, может-быть, еще будет его читать. А вот я бы что-нибудь вас попросил мне продать. Недавно «Наташку» вашу «Посредник» переиздал [510] . Сколько вы с него получили?
510
Изданий произведений Иер. Ясинского, выпущенных в издательстве «Посредник», не обнаружено. Первоначально напечатанный в «Отечественных записках» (1881. № 10) рассказ «Наташка» дважды издавался в составе сборников: Ясинский Иер. Наташка (и другие рассказы). Киев: Тип. I. Г. Фронцкевича, 1885; СПб.: Тип. И. И. Скороходова, 1887.