Роман моей жизни. Книга воспоминаний
Шрифт:
Между тем тяга собственности стала давать себя знать: поставить забор, провести свинцовые трубы на расстоянии пятидесяти саженей, перекрасить крышу, заплатить всевозможные страховые и земельные, наконец, моя нехозяйственность, — все это сделало то, что в одно прекрасное утро я проснулся без копейки, а на столе лежала повестка от взаимного кредита; надо было сделать вступной взнос. Я посмотрел на свои сапоги, и оказалось, что они лопнули, а галош не было. Пока не было у меня дома, я лично ни в чем не нуждался, дети тоже; а теперь я принужден был заботиться не только о доме, но и о дворниках, о кухарке, о горничной.
Евгения Степановна, к тому же, давно уже стала чувствовать себя
— Я по поручению Проппера, — объявил он мне. — Он чувствует себя признательным за те перепечатки, которые вы давали ему. Теперь он хочет приобрести у вас оригинальный роман, который нигде не был еще издан. Есть у вас такой роман?
— Есть.
— Как называется?
— «Нежеланные дети».
— Я имею полномочие заплатить вам, однако, не больше тысячи.
Висмонт получил роман, и, не взирая на дождь, напялил на себя кожан и умчался в пространство, а я, промочив ноги в дырявых сапогах (без всяких для себя последствий), бросился к Евгении Степановне.
— Я знаю, что у меня будет Зоя!
— Почему ты знаешь?
— Потому что я хочу, чтобы была Зоя. Я несколько лет хочу, чтобы была Зоя. Зоя — жизнь!
В самом деле родилась девочка, огромная, крикливая и здоровая, Евгения Степановна была наверху блаженства. Но молоко «бросилось ей в голову», опасная болезнь грозила ей, если бы доктор Волкова не отстояла ее… Все-таки несчастье это страшно отразилось на ней: началось заметное помрачение ее умственных способностей. Евгения Степановна стала раздражительной и крайне религиозной. В углу в каждой комнате появились иконы. Она торопила с крещением ребенка. Накануне крещения я, зайдя к ней, увидел у колыбельки Зои железную кочергу, перевязанную розовой лентой.
— К чему тут кочерга? — спросил я.
Но Евгения Степановна поднесла палец к губам и потрясла головой с испугом:
— Не трогайте.
Я не мог тогда представить себе, какую роль сыграет впоследствии эта кочерга в духовной жизни Евгении Степановны, но, в сущности, она уже играла роковую роль, только я не обратил внимания.
Когда Петр Васильевич Быков, усердно следивший за тем, сколько времени и какой писатель простоял на своем литературном посту, объявил в газетах, что я уже работаю пером двадцать пять лет, а Потапенко, писавший в «Новом Времени» фельетоны, восстал против публичности литературных юбилеев, я выбрал средний путь и пригласил товарищей по профессии к себе на дачу. Съехалось — столько народу, что домик мой едва мог уместить всех. Издатели навезли мне серебра так много, что я прожил его только через двадцать пять лет.
В числе гостей, посетивших меня, были: Полонский, Градовский, Голенищев-Кутузов, Репин, Петр Соколов, Пыпин, Быков, конечно, всех я не в состоянии перечислить. Между прочим, я получил множество телеграмм и одну подписанную: Соловьев. Я подумал, что это от Владимира Соловьева. Но это был Соловьев, да не тот.
Из издателей обратил на себя внимание, приехавший с Градовским и с неким Линевым [513] , Проппер. Они были все во фраках и с тяжелыми серебряными подарками от «Биржевых Ведомостей».
513
Дмитрий Александрович
Дмитрия Александровича Линева, писавшего фельетон в «Биржевых Ведомостях» под рубрикой: «Что думают и делают в провинции», я в первый раз увидел однажды в Москве, поднимаясь по лестнице в «Лоскутную» гостиницу. По близорукости, я принял движущуюся ко мне навстречу сверху фигуру в черной николаевской шинели с бобровым воротником и в меховой шапке за свое собственное отражение в зеркале: до того шинель, шапка, рост, походка, длинные черные волосы, брови и точно так же подстриженная темная бородка как у меня ввели меня в обман. Но изображение двигалось и, наконец, сошлось лицом к лицу со мною.
— Я вижу перед собою писателя Ясинского? — спросило меня изображение, обнажая большие зубы из-под черных усов. — Конечно, я не ошибаюсь.
— Вы не ошибаетесь. А позвольте узнать вашу фамилию?
— Я большой ваш почитатель, и т. д. и т. д., тоже писатель, Линев.
Сходство Линева со мною бросалось издали, хотя вблизи исчезало, У него были другие черты лица, и Линев любил позировать, когда говорил громко, более или менее красно и всегда о высокой честности.
Меня тоже принимали за него, и он, зная об этом сходстве, однажды злоупотребил им.
Я отродясь не бывал в так называемом Благородном Собрании [514] и вообще ни в одном собрании не танцевал. Линев, танцуя с дочерью гравера Рашевского, ни с того, ни с сего выдал себя за Ясинского, когда надо было представиться, а на другой день отец молодой девушки приехал меня приглашать к себе, ввиду заключенного мною знакомства. Разумеется, подлог был разоблачен и заставил меня проявить, несмотря на всю кажущуюся его невинность, некоторый исключительный интерес к личности Линева, в особенности когда я рассказал об этой истории Шеллеру.
514
Благородное собрание в Петербурге — общественное клубное учреждение, организовывавшее городские музыкальные вечера, балы, маскарады, благотворительные вечера. С 1858 по 1914 г. располагалось на Невском просп., в доме Елисеевых, № 15.
— Ничего нет удивительного. Он в свое время назывался еще князем Гокчайским! — брезгливо сказал Шеллер.
Сам Линев, до которого я добрался, дал мне честное слово, что ничего подобного он не совершал в отношении меня и что проделка принадлежит кому-нибудь другому.
Вскоре затем мне попалась книга его, автобиографического характера, которою, как оказалось, он начал свое литературное поприще. Название книги — «Исповедь преступника». Линев рассказывает в ней, что он был бедным еврейским сиротою, которого окрестил и воспитал исправник, в северо-западном местечке, что он служил юнкером, что он подделал подпись руки товарища на почтовой повестке, получил, таким образом, чужие деньги, пострадал, бежал из тюрьмы, выдавал себя за разных лиц и, наконец, стал грузинским князем, проник в Вену, увлек дочь богатого банкира, соблазнив ее своим титулом и пленительной наружностью, получил приданое и, вернувшись в Россию, наконец, попался и сидел в остроге, где, сознав свои недюжинные способности и с ужасом оглянувшись на пройденный путь, решил покончить с прошлый этой исповедью и начать новую жизнь.