Роман на Рождество
Шрифт:
– Нет, не надо, Флетч, – поспешно сказала Поппи и попыталась улыбнуться, хотя это заставило ее поморщиться отболи – щека уже немного опухла. – Я сама виновата.
– Это абсурд!
– Понимаешь, в эти несколько месяцев я задумалась о своих отношениях с мамой и решила: если она больше никогда меня не ударит, я останусь ее дочерью. Видишь ли, пока я не переехала к Джемме, у меня даже не было возможности задуматься об этом.
– Но как ты могла утаить от меня, что она поднимала на тебя руку?! – Его голос дрожал от гнева.
– О, мама не била меня со дня нашей свадьбы, – сказала герцогиня, – и еще некоторое время до того. Я ведь делала все, что она требовала, и, поскольку я вела себя хорошо…
– И вышла замуж за герцога, – продолжил Флетч, снимая руки с ее плеч.
– Да, – кивнула Поппи. – Но я действительно была уверена, что люблю тебя.
– Но ты вряд ли была в состоянии трезво мыслить в это время.
– Наверное, не была.
На обоих будто повеяло холодом, так безобразна была истинная подоплека их брака.
Из-за двери гостиной доносились громкие рыдания леди Флоры.
– Твоя мать должна покинуть мой дом, – сказал Флетч.
– Не беспокойся, она уедет, – поспешно ответила Поппи. – Мама чувствует себя униженной. К тому же я велела ей уехать. Господи, раньше я никогда бы не посмела ей указывать!
– Я прослежу, чтобы она это сделала, – кивнул Флетч. – Полагаю, ты не захочешь остаться? – Она не успела ответить, как он бросил: – Зачем я спрашиваю, и так все ясно! – Потом он поднял голову и закричал: – Куинс!
– Да, ваша светлость! – тут же выглянул из-за обитой зеленым сукном двери дворецкий. Быстрота, с которой он откликнулся, наводила на мысль, что все время он стоял под дверью, ловя каждый звук.
– Мой экипаж ждет на улице. Проводите ее светлость, – распорядился герцог и кивком указал на дверь гостиной. – И ради Бога, пошлите кого-нибудь прекратить этот кошачий концерт!
Поппи судорожно сглотнула.
– Позволь маме остаться еще на два-три дня, – попросила она. – Так она сможет показать, что игнорирует мои команды. К тому же она устраивает завтра суаре. После этого сразу съедет, вот увидишь. Я хорошо ее знаю.
– Я тоже, – сурово произнес Флетч. – Поезжай, Поппи. Я… – Гримаса гнева на его лице исчезла, уступив место страданию: – Мне так жаль, что здесь, в собственном доме, я не сумел тебя защитить.
– Поверь, Флетч, мама не всегда такая. Просто сейчас она в дурном расположении духа.
Он опять сжал зубы.
– Я больше никогда не хочу ее видеть, ни в дурном, ни в хорошем расположении духа. Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Чувство вины отняло у Поппи почти все силы, но она сказала:
– Да. – И упрямо повторила: – Да!
Это помогло ей взять себя в руки. Теперь она будет жить своей жизнью, она больше не марионетка, которую дергает веревочки кукловод.
Она повернулась, дворецкий накинул ей на плечи шубку, и Поппи вышла.
Она считала, что оставляет позади свои прошлые унижения, и
Действительно, с какой стати ей обращать на него внимание? Может быть, уродливая подоплека их брака не ограничивалась ее отвращением к интимной жизни, а имела гораздо более глубокие корни?
Поппи уходила с таким видом, словно больше не желала его видеть. Ничего удивительного, ведь она вышла за него не по своей воле, а под угрозой насилия…
Флетч рывком распахнул дверь библиотеки. Гилл, сидевший с раскрытой книгой в руках, поднял голову.
– Я собираюсь в Сент-Эннз-Хилл! – бросил герцог. – Ты со мной?
– Где твоя жена? – спросил Гилл, вставая.
– Уехала.
– Ты едешь в Сент-Эннз-Хилл, к Элизабет Армистед? Но…
– Да, я хочу встретиться с куртизанкой, о которой тебе уже рассказывал. Ее зовут Крессида. Она очаровательна, тебе понравится.
Гилл бросил на друга внимательный взгляд. На лице Флетча было такое выражение, какого Гилл еще никогда не видел и надеялся не видеть впредь. Что ж, если благодаря визиту к Крессиде это выражение исчезнет с лица Флетча, то Гилл сам с радостью кинет к ее ногам свой кошелек.
Глава 41
На пути в загородную резиденцию герцога Бомона
15 декабря
– Как вы себя чувствуете, ваша светлость? – должно быть, в пятисотый раз спросил Финчли.
Вильерс заскрипел зубами. «Вот бы вытащить из бокового кармана кареты пистолет и застрелиться – тогда, наверное, этот болван уймется. Но к чему лишнее беспокойство?..»
Герцог был слишком умен, чтобы обманывать себя, – ему еще никогда не было так плохо. Даже то, что он всю дорогу в этой проклятой карете лежал, не приносило облегчения. Похоже, действительно помочь ему мог только пистолет.
– Я умираю! – прорычал он. – Как еще, черт подери, я могу себя чувствовать?
– Вы просто раздражены, – кротко возразил камердинер. – Но вы не умираете, нет! – Бедняга, он был одним из немногих, кто отказывался посмотреть правде в глаза. – Вы ведь едете на рождественский прием, ваша светлость, совсем как в былые времена, – выложил свой единственный козырь Финчли.
– Давай, рассказывай свои сказки, – пробормотал герцог.
Он чувствовал приближение очередного приступа лихорадки. О, Вильерс теперь отлично знал ее повадки. Она накатывала на него неумолимо, как могучий океанский прилив, и, накрыв с головой, уносила на глубину, в багровую мглу. Он из последних сил барахтался, пытаясь выплыть, но его только бросало из стороны в сторону, как балласт, выброшенный с тонущего корабля.