Роман о Лондоне

Црнянский Милош

В конце концов Репнин развеселился и, треснув журналами о стол, воскликнул: «Хватит!» В его сознании осталось лишь одно: лорд-мэр заплатил бедной девчонке всего гинею. Ровно столько, сколько он получает в день в подвале фирмы «Lahure & son». В то время, в эпоху правления социалистов, это была больничная расценка за удаление одного зуба. «Да, маловато, маловато», — ворчал про себя бывший юнкер.

В ожидании жены, которая должна была за ним зайти, Репнин, отбросив журналы, стал ходить взад-вперед по лавке. Погруженная в полумрак, она казалась таинственной и незнакомой.

Из головы не шел превращенный в женщину офицер, представший перед алтарем с букетом белых лилий, видимо, этот призрак будет его теперь преследовать повсюду.

Репнин опустился в кресло и вдруг

почувствовал ужасную усталость. Изнуренный бессонницей, мучившей его уже несколько месяцев, он внезапно заснул, словно провалился в беспамятство. Но в ту страну, куда уводит нас сон, следом за ним перенеслись тотчас же и снимки, помещенные на страницах иллюстрированных журналов. Вот к алтарю приближается бледный призрак, превращенный в женщину, следующий подле своего черноволосого избранника в сопровождении девочек из аристократических семейств. Минуя застывшего в неподвижности Репнина, в царство сна беспрепятственно двинулись и другие видения прямо с улицы, с другого берега Темзы; они провожают его в Милл-Хилл, где его ждет жена. Фигура невесты все растет, обретая постепенно контуры Британского полуострова, в чьем силуэте игривый француз увидел сходство с престарелой дамой, шествующей по направлению к морю в шляпе и с длинным шлейфом, тянущимся за ней. И пока призрачная свадьба разбухает, Репнин, рвущийся попасть скорее в Милл-Хилл, замечает, что целые толпы мужчин у него на глазах преображаются в голых женщин. Женщины, наоборот, превращаются в мужчин. Теперь это уже не отдельная картина из клуба нудистов, это весь Лондон, представший в столь неприглядном виде. Жуткое зрелище.

Репнин дергается, бормочет во сне, однако все еще не просыпается.

Охваченные любовной истомой, толпы оголенных людей извергают гейзеры огненной плазмы, из глоток мужчин несутся призывные вопли котов, из глоток женщин — стоны насилуемых кошек. Призраки безобразных телес вздымаются вокруг, подобно громадам зданий, подступают вплотную к лавке Лахуров. Перед ним открываются вагины улиц, вздымается ввысь огромный фаллос колокольни святого Иакова. К нему приближается знакомый, но непомерно огромный и страшный глаз. Это Надя. Она шепчет ему: «Где любовь, Коля? Где ой, божественный экстаз любви? Разве секс и есть любовь?»

Репнин дернулся и проснулся, сквозь сон до него доходило слабое дребезжание звонка. Он вскочил и увидел в витрине над хрустальной моделью женской ноги лицо жены. Надя. Она пришла за ним со своими коробками.

Он открыл ей дверь, она стала просить прощение за опоздание. С трудом доехала. Вагоны переполнены. Когда он попал в полосу уличного света, она испугалась: что случилось? Почему у него такое ужасное выражение лица?

Закрыв за ней дверь, он тихо сказал: ровно ничего не случилось. Он задремал. Видно, устал. На часах колокольни святого Иакова одиннадцать, и в вагонах подземки не будет много народа. Он очень рад ее видеть. И честное слово, как хорошо, что он родился русским.

И между тем как она испытующе смотрит на него, беря его под руку, он бормочет: «Я бы мог ее любить, даже если бы мы жили с ней, как брат и сестра. Без всякого секса».

Она смеется приглушенным смешком, Репнин тем временем останавливает такси, оно отвезет их до станции, откуда им уже без пересадки до Милл-Хилла.

БЕЛЫЙ ЭСКИМОС

Неважно, был ли он князем или нет, но после приключения в сквере с медицинской сестрой и разглядывания фотографий новобрачных, Репнин решил отказаться от своего глупого намерения искать знакомств по лондонским паркам.

Начиная с этого дня, Репнин, придя в сквер, занимал свое кресло, если оно было свободно, избегая всякого общения. Если его раскладное кресло, на котором он обычно отдыхал, было занято, он садился куда-нибудь еще и разглядывал пеликанов.

Если кто-нибудь из соседей, мужчин или женщин, пытался с ним заговорить, он с холодной мрачностью бросал в ответ два-три слова, хоть и старался быть вежливым. И продолжал жевать свой сандвич, проглядывая газеты, — эти газеты из лавки Лахуров служили ему прикрытием от любопытных взглядов женщин и девиц, проводивших в сквере час-другой обеденного перерыва.

В основном это были продавщицы с соседних улиц.

С той же решительностью пресекал

он всякую попытку с ним заговорить. Впрочем, представители мужского и женского рода, из так называемого низшего лондонского сословия, часто имеют в своем лексиконе всего каких-нибудь два-три слова, которыми они и могут обменяться. Это сто раз повторяемое «So sorry» и тысячекратное «thank you». Да еще невнятное «да» или «нет». Yes. No. Точно таким же образом отныне разговаривал с Лондоном и Репнин.

Потом он лежал с закрытыми глазами в садовом кресле, не желая заводить никаких знакомств ни с мужчинами, ни с женщинами, никого ни о чем не желая спрашивать, ни о чем никому не желая рассказывать.

Но все же порой, когда в сквере играла музыка, он, размякая душой, грустил о том, что он так одинок среди всех этих людей, с которыми во время войны делил и добро и зло. Больше всего удивляло его одно обстоятельство: с кем бы он ни познакомился, все в один голос твердили, что в любой другой стране — в той же Америке — ему было бы легче, чем в Лондоне. Там он мог бы иметь нормальную работу. Нормальный заработок. И жил бы себе припеваючи. Казалось, они только о том и мечтают, чтобы их оставили в покое на этом их острове и чтобы все чужие убрались отсюда восвояси. Дикие советы дает ему и новый управляющий, появившийся в лавке Лахуров, Mr. Robinson. Во-первых, Репнину необходимо сменить фамилию. Он платит десять шиллингов и получает новую. По собственному выбору. Управляющий советовал бы ему взять какую-нибудь русскую фамилию, особенно популярную в настоящее время в Лондоне. Скажем, Жуков или Рокоссовский. Это не возбраняется. Кроме того, зря он представляется капитаном. Надо называть себя бароном, графом или князем. Большинство поверит ему на слово. Без всяких доказательств. (И у дам обеспечит успех, — добавляет Зуки.) Закон запрещает использовать титул лишь для денежных махинаций и для одалживания денег у женщин. К тому же он зря, по мнению мистера Робинзона, примирился со своей службой в подвале. Подумаешь, должность клерка. Это ничего не дает. Лучше бы ему устроиться швейцаром. Вот где действительно деньги сами в руки плывут. Тут тебе и чаевые за вызов такси. Особенно вечером, во время разъезда по театрам. Подержишь раскрытый зонтик, пока дама из подъезда отеля нырнет в машину, и снова получаешь. А ведь в Лондоне, не надо об этом забывать, дождь идет довольно часто. При обмене денег иностранным гостям из отеля можно и вообще неплохо заработать. Но больше всего получаешь за выгуливание собачки. По утрам собачку необходимо вывести на травку. Старые дамы платят за это не только улыбкой, но и щедрыми чаевыми.

Невеселый возвращался Репнин в тот вечер домой. Новый управляющий явно что-то против него затаил. Но рассказывать об этом жене ему не хотелось. Репнин молчал. А жена его в тот вечер, напротив, была оживленной и разговорчивой. Школа моделирования, финансируемая какими-то английскими благотворительницами, нашла ей работу. Ей поручалось для хозяина небольшой фабрики кукол, еврея, бежавшего в Лондон из Германии, сделать куклу-эскимоса. Этот фабрикант привез технологию производства одной ткани, пушистой, как снег или перья, но при этом сделанной из стеклянного волокна. Маленький белый эскимос готовился для Британской национальной выставки. Он должен был продемонстрировать новую ткань. Фабрикант получил на нее заказ.

Итак, с приходом лета в их дом, пропахший сыростью и гнилью, вошла госпожа Надежда, опаснейшая обольстительница среди земных богинь. Понурившись, слушал Репнин прогнозы своей жены о том, как безбедно и счастливо они теперь заживут. Он усмехался. С тех пор, как она записана в школу моделирования женского платья, этот огромный город, столь враждебный и недружелюбный по отношению к нему, казался ей добрее и лучше. Ей поручили сделать куклу-эскимоса, и она была уверена, что сделает хорошенького белого эскимоса. Люди к ней необыкновенно внимательны. Она окружена заботой. При ее появлении с громоздкими коробками, на вид такими тяжелыми, хотя на самом деле они легкие, перед ней тотчас же открываются двери самых роскошных магазинов, куда ей и входить с ее коробками нельзя. А бывает, доносят коробки по лестнице к двери. Спрашивают, не тяжело ли ей. Подставляют стул.