Роман… С Ольгой

Иголкина Леля

— Костя взял добровольное и законное опекунство над девочкой с трехмесячным мальчишкой. У Красова появился сын и красавица-жена.

Ой, дурак! Действительно, зачем жениться через пару часов после странного знакомства? Перекинуться бы с этой недалёкой девой парой слов, чтобы развеять напрочь миф о возможности скорого развода, если вдруг что-то пойдёт не так. Юрьев мягко прижимается ко мне и выставляет руку, уложив ладонь на мою грудь, прикрытую ярко-розовым, почти малиновым лифчиком купальника.

— Я помню этот день. Ты смеялась

и шлёпала меня по заду, когда никто не видел, а потом в палатке я взял над тобой реванш…

— Отодрав меня? — упираюсь, отталкивая задом пьяного козла.

— Её зовут Ася. А по мужу — Ася Красова. Хочу, чтобы ты познакомилась с ней.

— Зачем?

— Ей нужен друг. Девчонка — сирота, да и в этом городе никого не знает.

— Нужен ли он мне, этот друг?

— Нужен, Лёлик. Не спорь. Давай…

— Нажрался?

— Да, — хихикнув, Юрьев утыкается лбом в затылок, буравя крепкую кость, настырно ввинчиваясь в мой воспалённый мозг. — Повернись, жена.

— Сколько ей?

— Маленькая-маленькая, — похоже, кое-кто подлавливает алкогольный бред. — Тшш, тшш, тшш.

— Юрьев, что с тобой? Отодвинься и сосиску убери, ты тыкаешься ею в мои ягодицы. Мы…

— Ещё не помирились? Но я всё равно хотел бы вернуться в спальню.

Он сам ушёл! А теперь отчаянно стремится получить разрешение, чтобы снова рядом спать?

— Пусти! — дернувшись, прокручиваюсь вокруг себя. — Ничего не будет.

— Я знаю. Это Паштет, — он поднимает что-то серое, сопящее и возникающее будто детским скулежом. — Он очень маленький и нуждается в женской ласке. Я подумал…

— Убери! — вжимаюсь в стенку. — Юрьев, ты обалдел?

— Сидел под нашей дверью. Видимо, мать бросила его. Помнишь, как мы хотели завести нечто подобное?

— Сейчас в этом не нуждаюсь. Убери!

Ромка выставляет мне под нос полосатого котёнка со светло-зелёными глазёнками, которыми он водит, внимательно и с небольшим, но хитрым, прищуром рассматривая меня. Муж прислоняет животину к моей щеке и водит, руками не касаясь кожи.

— Кайф? Что скажешь?

— Убери его, — закрыв глаза, с возникшей хрипотцой спокойно отвечаю.

— Он будет жить с нами.

— Убери, — настаиваю на своем. — Иначе…

— Оля! — костяшками касается другой моей щеки. — Что? Что ты сделаешь?

Иначе… Иначе я сброшу блохастого с балкона!

Глава 8

Пятнадцать лет назад

— Соль! — командую, активно дирижируя кухонной лопаткой.

— Есть! — по гладкой поверхности рабочего стола проскальзывает белоснежная фарфоровая солонка в форме толстенького петушка. — Скоро? Долго ещё?

— Терпи, Юрьев. Вырабатывай характер. Совсем разболтался: ни Устав, ни кодекс семейного человека не сдерживает твой бешеный нрав. До чего же спонтанный, вместе с этим противоречивый и стремительный. Мой муж

стал жутко нетерпеливым и самонадеянным наглецом. Откуда столько хамства, м? Род занятий, видимо, накладывает свой отпечаток, да? У вас в отделе все такие сумасшедшие? Хватаете добытое, рвёте на куски, словно оголодавшие зверьки, а потом убегаете и на свидетелей этого проступка не глядите. Стыдно становится?

— Ни капли. И потом, солнышко, там не все с отметиной, но через одного, начиная с меня, конечно. Легко сказать: «Ромочка, терпи!». Жрать хочется, жена.

— Фи, какой грубый! Бугай здоровый, деревенщина безграмотная, дурно воспитанный мужлан, зато в наглаженной полицейской форме. Где учился, старший лейтенант Рома Юрьев? В какой-такой глуши, дружочек, тебе привили желание крепко выражаться? А ну-ка, откати назад.

— Хм? Разве это грубость?

— Да, — в подтверждение киваю, как толстенький болванчик. — Будь мягче, тем более, когда разговариваешь со мной.

— Оль, ты меня воспитываешь? Я правильно понимаю? Напрашиваешься на откровенный разговор в горизонтальной плоскости?

— Есть немного. Руки! — выставляю грудь вперед и втягиваю живот, на котором Ромка выписывает странные узоры, двигая бездумно пальцем. — Не отвлекай.

— Ой-ой-ой! Не пугай, солнышко, — не страшно. Не поздновато спохватилась? Мне двадцать пять — большая часть жизни уже прожита. Не время оглядываться по сторонам и, естественно, назад.

— Это из какого фильма? — прищуриваюсь, подкатив глаза, пытаюсь вспомнить, выдумать и догадаться.

— Не помню. Не смей приказывать, жена.

— Не выношу, когда ты резкий, — укладываю свободную ладонь поверх его. — Где твоё кольцо? — перебираю пальцами. — Ромка, где обручалка?

— Левая рука, Лёлик. Здесь его быть и не должно. Всё на месте, — он выставляет нужную конечность мне под нос. — Сияет, как обычно.

Господи, спасибо! Немного отлегло. Если честно, сильно перетрусила, когда не почувствовала жар золотого ободка на мужском безымянном пальце. Мало ли что…

— Если можно так сказать, моя вторая половина — по-мужски грубый, жёсткий, звероподобный человек, — немного успокоившись, уверенно продолжаю утреннюю, уже привычную для нас с ним чушь нести. — А мне нравится, когда ты нежен, когда ласков, когда слушаешь и выполняешь то, о чём я прошу. Вот я сказала: «Ром, подай соль!» и ты сразу сделал. Не заставил дважды повторять и…

— По-мужски грубый? Тьфу ты! — шурует носом, раскапывая мои затылочные волосы. — Круто пахнешь, детка. И всё же, это как?

— Демонстрируешь силу, например, там, где это совсем не к месту. Употребляешь нехорошие слова или смысл искажаешь. Совершаешь пакость специально, чтобы позлить меня.

— Ни хрена не понял. Ну, да ладно. А ночью, что на ухо мне шептала?

— Наверное, отодвинься, — отпихиваю, активно двигая локтем. — Не надо, не напирай. Несвоевременно, к тому же сейчас родители придут.