Роман Суржиков. Сборник
Шрифт:
— Три… — шепчет он.
— Три с половиной, — говорю я. — Ты прожил на две недели больше.
— Три месяца… сволочь… сволочь!
— Бедняга, — говорю я. — Я соврал тебе. Альфа Дракона слишком далеко, ни один звездолет не способен. Это билет в один конец. Ты не мог вернуться… при жизни.
— Сволочи… — Шепчет он. — Какие же сволочи…
— Конечно, сволочи. А как иначе? Твое похищение, кетамин, лицо со шрамом, ложь, ужас — весь антураж лишь для того, чтобы ты возненавидел. Это называется кармический долг. Ненависть тянет душу обратно. Главная задача — желание вернуться,
— Безнадежно, — шепчет он. — Все безнадежно…
И вдруг бьет себя ребром ладони по запястью другой руки. Судорожно, резко. И снова…
Я выдохнул.
Просто и банально. Отчаялся и покончил с собой. В девяноста пяти парсеках от Земли, на пригодной к жизни планете. Что ж, прекрасный результат! На сотню разведок — один. Теперь — модули, колонисты, геологи…
— Маленький Бобби, сон снова приходит… спокойный, спокойный… глубокий, глубокий…
Я уложил его, укрыл пледом. Когда проснется, не вспомнит ни слова. Будь у меня совесть, этот факт ее немного успокоил бы.
Вышел из комнаты, и Елена вновь накинулась на меня. Она успела уложить волосы и переодеться. Мне было не до нее. Я вручил все бумаги — подлинные, без дураков. Роберт получит свою награду. Я оставил визитку и просил звонить. Даже обещал позвонить сам — лишь бы уйти скорее.
А когда стоял на мостике, соединяющем несущий стебель здания с лепестком квартиры, вдруг пришел удар. Дыхание перехватило, сердце подпрыгнуло в груди. Я шатнулся, рухнул. Багряно, затем темно…
Пришел в себя, сел, опершись о перильца, с трудом закурил. Откинул голову, глубоко втянул воздух сквозь фильтр сигареты. Это был разведчик на Бете Кита. Ровно спустя неделю после посадки. Значит, задохнулся.
Не люблю свою работу — по долгу службы часто приходится умирать.
ДЕВЯТАЯ ПРОСТРАНСТВА
Мягким ударом Бекки отправляла мячик по привычному маршруту: двенадцать футов до противоположной стенки, отскок — и обратно. Под конец мячик терял скорость и плавно вкатывался под подушечку лапы. Бекки накрывала его, выжидала какое-то время и вновь отталкивала игрушку от себя, чтобы кареглазым взглядом проследить его путь: двенадцать футов, отскок, двенадцать футов.
В астрономически размеренном движении мячика было нечто завораживающее, гипнотизирующее. Хьюго Шелби, наблюдавший эту игру уже не первую неделю, знал, что именно притягивало внимание. Мягкая трава, что устилала пол вольера, не была идеально гладкой, а сквозь вентиляционные отверстия в стекле струился слабый поток воздуха. Из-за этого мяч чуть заметно уходил от траектории, смещался на дюйм-два то вправо, то влево. Это случайное колебание отличало игру Бекки от холодной точности маятников и беспристрастной математики планет — да и от любого другого движения в этом мире.
Бесчисленные экскурсионные группы вели себя настолько одинаково, что Хьюго мог бы сопровождать их без помощи зрения и слуха. Первые три-четыре минуты из отпущенных двенадцати визитеры жадно рассматривали Бекки
— Это что же, она все время так?
И Хьюго отвечал, например:
— Сэр, Ребекка — весьма обстоятельная леди. Она оставит мяч в покое лишь тогда, когда добьется от него идеального поведения.
Или говорил:
— В пять пополудни мисс Ребекка прервет свои занятия для обеда, а затем немного вздремнет, если плотная пища наведет ее на раздумья.
Но вскоре, к середине посещения, экскурсанты впадали в легкий транс. Вопреки логике, их взгляды фокусировались не на Бекки, а на игрушке под ее лапой, провожали, следили, погружались в действо. Разговоры гасли сами собой, и когда на двенадцатой минуте Хьюго осторожно произносил: «Леди и джентльмены, время визита, к великому сожалению, подошло к концу» — его голос звучал чуждо и неуместно.
Пятидесятидвухлетний Хьюго Шелби, высокий и худой, как жердь, с благородной проседью в висках, походил одновременно на дворецкого и полковника гвардии. Он состоял смотрителем зоологического музея при Натуроведческом институте Бирмингема.
Ребекка была красивым, изящным животным, слегка напоминавшим ягуара. Ее ультрамариновая шерсть искрилась так сильно, словно состояла из тончайших стеклянных игл. Ребекка не была переборчива в питании, но предпочитала мясу и молоку песок с марганцовкой. Четыре часа в сутки она спала, остальное время посвящала игре с брызгами воды, или скакалкой, или мячиком. Сородичей в земной фауне она не имела.
Кафе «Ромашка», дрейфующее на поверхности озера, имело неоспоримое достоинство: оно состояло из лепестков. Каждый лепесток представлял собой уютную кабинку с одним столиком, изолированную от остальных посетителей.
— Пять месяцев, доктор, — произнес полковник Хардинг, отставил кружку, вытер губы тыльной стороной ладони и веско повторил: — Пять месяцев. Это немалый срок.
— Я в курсе, полковник. Это на тридцать дней больше, чем четыре месяца. И?
— Что вы успели узнать об экземпляре?
— Еженедельно я шлю об этом отчеты своему начальству. По пути их перехватывает и читает также ваше начальство. Что-нибудь добавить?
Полковник Хардинг, начальник специализированной охраны экземпляра U1, извлек из кармана портсигар, сноровистым щелчком откинул крышечку, протянул доктору. Восемь круглобоких сигар безупречной стройностью ряда напоминали патроны в обойме.
— Спасибо, травиться не желаю, — ответил Гамильтон, выбил сигарету из пачки «честера» и глубоко затянулся.
— Напрасно, — полковник вальяжно откинулся на спинку, закурил. — Напрасно вы так. Я предлагаю поговорить откровенно.