Роман Суржиков. Сборник

Суржиков Роман Евгеньевич

— Алия, ты это… не держи на меня зла.

— Даже не думала, сударь, — ровно ответила она. — Можно вызвать человека на поединок, а можно простить, но злиться в любом случае бесполезно.

— Девочка с перцем!.. — купец широко улыбнулся. — Отец, пожалуй, гордится тобой.

— Гордится, — уверенно ответила Алия.

— Небось, и скакать верхом умеешь? И стрелять?

— Изволите убедиться? На рассвете в саду. Я собью больше яблок, чем вы… — тут она не удержалась от выразительного взгляда на выпирающий купеческий живот: — …и объеду верхом всю крепость, пока вы взберетесь на коня.

…Вечером пятого дня купец явился к вдове сэра Харольда

и попросил руки Алии.

Жизнь Алии преобразилась вдруг — словно ловкие пальцы перевернули монету, и горбоносый профиль короля обратился вздыбившимся грифоном. Дочери рыцаря казалось порой, что ее душу каким-то чудом всунули в тело другой особы, и та, другая, была маленькой девочкой.

Желая уберечь дитя от мирских невзгод, родители порою до того оберегают его, что тщедушная жизнь ребенка оказывается начисто отгорожена от мира, упакована в плотную, душную мешковину, сотканную из заботы и опеки. Нечто подобное представляла собою и супружеская жизнь Алии.

Муж называл ее: малютка. Муж называл ее: крошка. Муж называл: деточка.

Он говорил:

— Зачем же верхом, глупышка? Сейчас же велю запрячь карету!

Он ласково ворчал, усаживая ее в кресло:

— Что же ты сама схватилась, девочка моя? Пуская слуги подают — на то они и есть.

Он гудел снисходительно смешливым басом:

— Ни к чему тебе на базар идти — там только грязь и быдло. Не для тебя это, малютка.

Муж обожал слова «ни к чему». Ни к чему появляться на улицу одной, ни к чему заговаривать с чужими, ни к чему ходить босиком, ни к чему работать, ни к чему поднимать тяжести… Тяжестью считалась любая вещь крупнее кубка с вином. Работой, недостойной Алии, оказывалось любое занятие, кроме вышивания и чтения вслух. Для всех прочих дел служили крепкие руки купца или проворные слуги, подвластные ему. Громкий, могучий, грубовато заботливый муж отгораживал Алию от жизни гранитной стеною.

Порой девушка приходила в бешенство от всего этого. Ее душа — полная стремления, похожая на стрелу под взведенной тетивой — рвалась прочь из хрупкого тела, удушливых платьев, чужой малохольной жизни. Можно запереть в клетку канарейку, но, черт возьми, попробуйте посадить в клетку рысь! Она готова была выть и кусаться… и тогда муж брал ее на руки.

Так делал когда-то и отец.

Муж вскидывал ее выше своей головы, кружил в воздухе, смеясь, потом крепко прижимал к себе, слушал, как колотиться ее сердечко. В его руках девушка становилась невесомой пушинкой. Она целиком оказывалась во власти кого-то, кто во сто крат сильней, чем она сама. Бога, возможно. Оставалось лишь довериться этой силе, с восторгом и замиранием сердца раствориться в ней — как нырнуть в морскую волну.

Сила оказывалась доброй. Бог способен был сделать с Алией все, что угодно, мог даже уничтожить одним движением руки… но делал лишь то, что было ей приятно. Он держал ее, как держат величайшую драгоценность — крепко, бережно, восхищенно. Объятия мужа чудесным образом расставляли все по местам в этой новой странной жизни.

Хилые кружева, скользкие шелка, горничные, гребни, собственные мертвецки белые руки девушки — все разом вдруг обретало смысл. Алия думала: в навершие своего шлема и в рукоять меча славные лорды вправляют рубины. Камни не сокрушают врага и не спасают от ударов, их единственное назначение — сиять. Но именно они — драгоценнейшая часть доспеха.

Муж не давал Алии упражняться с оружием, и в этом также был смысл. Когда рядом он, ее доброе божество,

кажется смешным встревать со своими хилыми силенками — ведь не станешь же укрываться щитом, стоя за крепостной стеной, и не станешь нести жеребца на своих плечах! Теперь девушке понятны были слова матери: муж позаботится, муж защитит. Так правильно, так — по природе.

К слову сказать, мужа Алия всегда называла: муж. Порой говорила: «муж мой». А иногда — «мой господин». Тогда он нежно улыбался и целовал ее, щекоча бородой ее щеку. Однако лишь сама Алия знала, как много весят для нее эти слова. Отец никого и никогда не назвал бы господином, кроме, разве что, своего сюзерена — Желтолесного барона. Так же и Алия с детства привыкла не склонять головы ни перед кем. Беспрекословно подчиняясь мужу, она возносила его надо всеми людьми, ставила на пьедестал — и сама восхищалась своим отчаянным доверием.

Наведываясь с визитом в каменную купеческую усадьбу, мать Алии неизменно приходила в восторг: брак дочки был идеален, безупречен, как часовой механизм, сработанный пожилым мастером. И Алия с гордостью заявляла: «Да, мама, теперь я поняла, что значит женское счастье! Это надо было почувствовать сердцем, и я почувствовала!»

А отец стоял в сторонке — тихий, молчаливый, блеклый. Алия теперь редко заговаривала с ним, лишь иногда спрашивала: «Но тебе ведь нравится мой муж, правда? Ты ведь рад за меня?..» Призрак сэра Харольда медленно кивал головою, она была дымчата и полупрозрачна… Призрак будто бы ожидал чего-то.

Алии было семнадцать, когда она обнаружила, что носит ребенка. Муж еще не знал этого. По торговым делам он часто покидал Желтый Лес, был и сейчас в отъезде. Большая часть слуг сопровождала его, дома с девушкой остались только горничная и повариха. Запершись в комнате одна, девушка пыталась понять, что ощущает от известия: счастье ли, радость, возможно, удовлетворение?.. Приходило на ум одно слово: правильно. Но ведь это не чувство, верно?.. Она не успела разобраться в себе, поскольку именно в тот день случилось невероятное.

Большой отряд варваров прошелся огнем по окрестным селам, и барон отправил из крепости три сотни рыцарей — перехватить и проучить налетчиков. Отчаянно смелые, но недальновидные степняки никогда не славились воинской хитростью, никто не ожидал подвоха и теперь. Как гром средь ясного неба, добрая тысяча всадников обрушилась вдруг на ослабленную крепость, вышибла ворота и ворвалась в Желтый Лес.

Улочки города вскипели и взвыли. На стороне кочевников стояла численность и внезапность. В помощь гарнизону были родные стены. Горожане били врага из окон луками и камнями, заваливали проулки бочками, отсекая конницу, обливали маслом и поджигали. Степняки рубились бешено и беспощадно, пьяные от крови и долгожданного успеха. Впивались в город, вгрызались в него все глубже…

Две девушки прилипли к окну, вслушиваясь в звуки битвы, которая не докатилась еще до их дома. Горничная дрожала от ужаса, Алия горела любопытством и внезапно нахлынувшим азартом. Горничная причитала: «О, боже, как же это! Что нам делать?! Они же доберутся сюда, они придут…» Алия молчала и знала, что кочевники обречены. Кровью в жилах она чувствовала их ошибку: степняки слишком растянулись вдоль улиц крепости, размазались, утратили прочность стального кулака. Теперь орду рассекут на куски завалами и пожарами, по частям перережут. Словно в ответ на ее мысли, звон сражения стал затихать. Она погладила горничную по волосам и сказала: