Роман Суржиков. Сборник
Шрифт:
Ниже ямочки под кадыком зеленели два пупырышка — лепрозные язвы.
— Я дух, капитан. И хочу умереть на своей планете, а не в капсуле корабельного изолятора. Я никуда не полечу. Да и вы, как понимаю, не имеете права взять меня на борт.
Лишь теперь капитан рассмотрел лицо поэта: насмешливые умные глаза; тонкие губы, искривленные асимметрично — не то улыбка, не то болезненный оскал; ранняя седина в висках… быть может, возникшая вчера, от взгляда в зеркало.
— Соболезную вам. Но это не отменяет моего приказа. Отдайте тэ-ком.
— Это — последний тэ-ком
— Да.
— В таком случае, мое условие прежнее. Один час, капитан. Потом забирайте.
— Но почему? Зачем он вам? Все равно не улетите ни через час, ни завтра — никогда!
— Это устройство — последний способ связаться с Землей. Когда допишу, отправлю стих. Люди смогут прочесть. Один час, больше не нужно.
Гончаров сделал шаг назад. Приняв это за согласие, поэт повернулся к лэптопу. Спустя минуту он забыл о существовании капитана. Гончаров, однако, и не думал соглашаться. Думал совсем о другом. Так ли уж низко пытать духа? Особенно если дух — упрямый твердолобый баран. Сломать несколько пальцев или прострелить колено — это займет куда меньше часа. Но еще думал вот что: «тубус» пока все равно не готов. Нужно, наверное, часа два, чтобы заклепать иллюминаторы вертушки.
Пиликнул телефон.
— Помощь нужна, капитан?.. — спросил Хмель.
— Никак нет.
— Но тэ-ком здесь?
— Да.
— Фух. Ты скоро?..
Прежде, чем Гончаров ответил, донесся приглушенный голос Светланы — видно, крикнула в трубку через плечо сержанта:
— Вы с Гаем Пирсом?
— Да.
— Можно мне войти?
— Зачем?
— К нему.
— Черт возьми! Оставайтесь на месте и ждите. Отбой!
Он сбил звонок, злясь не на Светлану, а на Хмеля с его: «ты скоро?» Скоро ли я? Через час? А почему? Потому, что жалею одного барана? Или потому, что «тубус» еще не…
Телефон снова засигналил.
— Капитан, это Семен, фельдшер. У меня хорошие новости. На борту вертушки был ремонтный бот. С ним все очень быстро. Экипаж занят иллюминаторами, скоро закончит. Через полчаса мы готовы стартовать.
— Молодцы.
— Как у вас? Нашли тэ-ком?
— Да.
— Когда привезете?
— Решаю вопрос.
— Капитан… — голос Семена понизился. — Тут не все так радужно… Некоторые больны со вчерашнего утра. В смысле, утром заметили язвы, а появиться они могли и ночью. Нам бы поскорее, понимаете?
— Я не младенец. Отбой.
Он двинулся к Пирсу, все еще колеблясь: прострелить колено или просто сломать палец? Ладони поэта плясали над клавиатурой. Винтажная кнопочная клавиатура — дорогая, наверное. Пальцы отбивали рваную чечетку: выстучат слово или два, замрут, подрагивая, снова упадут на клавиши. Повинуясь секундному любопытству, Гончаров заглянул в экран. Не стоило терять на это времени, но ведь секунда, не больше…
Он прочел три строки и потемнел от ярости. Схватил поэта за ворот, рывком сдернул со стула.
— Твою мать! Так это стих… про каштан?! Не про жизнь и смерть, болезнь, эвакуацию, а про дерьмовый каштан?! Да пошел ты!
Впечатав Пирса в стену, Гончаров вынул оружие.
— Где тэ-ком?!
— Э…
Глаза поэта туманились. Кажется, он не понял вопроса.
— Чертов недоносок, отвечай мне!..
И вдруг капитана осенило. Он ухмыльнулся, отбросил поэта, подошел к столу. Дорогой дом, дорогой лэптоп, дорогая рубаха. Возможно, и тэ-ком дорогой. Это будет не пивная банка, а маленький изящный жучок. Упертый олух до последней минуты сочиняет свой стих — значит, это ему дьявольски важно: сочинить и отправить, вписаться напоследок в историю. Тэ-ком не в подвале и не на чердаке, он здесь же, совсем рядом. В винтажных лэптопах бывают разъемы, как встарь: не инфракрасные, а контактные, чтобы втыкать разные мелкие девайсы.
Гончаров развернул компьютер и выдернул из порта крохотную, с ноготь, пластинку.
Когда вышел во двор, Светлана бросилась к нему:
— Что с Пирсом? Где он? Почему не летит?
— Пирс мертв, — отрезал капитан.
Он втолкнул ее в кабину флаера и прыгнул за штурвал.
Двое мужчин курили на скамье, когда каштан брякнулся с дерева им под ноги. От удара шипастая кожура треснула, открылась щель, сквозь которую поблескивала влажная, идеально гладкая сердцевина. Полковник поднял каштан.
— Тот миг, когда проглянула душа… — сказал он вполголоса
— Да в тебе прямо поэт проснулся, — хмыкнул прапорщик.
— Не мои слова.
— А чьи? Нашего все?..
Полковник разломал кожуру и потер пальцами коричневый плод.
— Каштан мне напомнил Новую Дельту. Помнишь ее?
— Давнее дельце. Ты за нее майора получил. Мы тогда хорошо сработали.
— Хорошо, да… — неожиданно угрюмо процедил полковник.
— А причем здесь каштан, брат?
— Так ты не знаешь?..
— Откуда? Ты не говорил.
— Никогда?
— Никогда.
— Что ж…
Подбрасывая каштан на ладони, полковник Гончаров рассказал все, как было. Когда он окончил, Хмель потер подбородок и спросил:
— То есть правда? Вот про каштан и писал?
— Знаешь, теперь я не уверен, что именно про него. Прочел только три строки. В первой было: «Тот миг, когда проглянула душа». Вторую помню не полностью: «Сквозь будничную пыль…» — дальше что-то еще. Из третьей осталось только слово — «каштан». С каждым годом все больше жалею, что не прочел остальное. Когда вспоминаю Новую Дельту, первыми на ум приходят эти строки. Не сильверы, не телепорты, не стерва докторша, а «будничная пыль» и «миг, когда душа».
— Да ладно тебе! Ты все сделал правильно.
— Как знать… Я мог силой отобрать тэ-ком у Винницкой и послать одноногих первыми. Мог забрать Пирса с собой — пусть бы дописывал в дороге. Мог подождать этот чертов час. А может, я и вправду поступил как надо. Чем дольше живу, тем меньше уверенности.
— Х-хе, — сказал Хмель.
Они закурили. Спустя молчаливую сигарету, Гончаров сказал:
— Вот что еще хорошо помню. Когда взлетали, я увидел Пирса сквозь окно. Он сидел за столом и писал. Уже без тэ-кома, то есть без надежды, что кто-то прочтет.