Роман Суржиков. Сборник
Шрифт:
— Ты — женщина, — сказал советник. — Твой удел — принимать. Ты будешь счастлива лишь когда научишься этому, и никак иначе.
— Почему ты говоришь это?
— Тебе предстоит урок. Есть одна штука, которую очень непросто принять… Но это нужно уметь, и ты научишься.
Карета замерла. Дверь распахнули снаружи.
— Я говорю о предательстве, — окончил советник.
Латники южного короля кольцом обступили экипаж.
— А что было дальше? Ну, расскажи, что же? Она погибла на чужбине? Умерла от тоски? Наложила на себя руки, чтобы не достаться
Маленькая принцесса обожала рассказы с трагичным концом, особенно те из них, где кто-то «накладывал на себя руки». Всем иным видам самоубийства персонажей она предпочитала утопление в море.
— Бросилась со скалы в море, да?..
— Нет, дорогая, не погибла, — дуэнья поцеловала нежную ручку инфанты и осторожно поднялась. — Тебе пора почивать, завтра я расскажу остальное.
— А что тогда? Убила чужого короля, чтобы отомстить? Прямо в свадебную ночь врезала ему в сердце стилет?
— Вонзила… — поправила дуэнья. — Нет, и этого не было. Прошу тебя, спи. Завтра ты все узнаешь, но сегодня время спать для принцессы.
Старая дева решительно направилась к двери, как вдруг звонкий голосок инфанты стал тихим и серьезным:
— Это была моя мама, да?..
Дуэнья обернулась. Девочка сидела, подобрав ножки. Рука теребила платиновые кудри, брови хмурились над большими удивленными глазами.
— Лана из сказки — это моя королева-мать? Южный король — мой отец?
— Доброй ночи, госпожа.
Дверь, скрипнув, закрылась за дуэньей.
МИРАНДА
Это случилось с Мирандой, когда шло ее тринадцатое лето.
Отцом ее был придворный музыкант, матерью — швея. Ночами отец играл для надменных лордов и развязных рыцарей, и ненавидел тех и других. Утром срывал на жене накопленную злобу, затем с легкой душой заваливался спать. Жена душила в себе слезы и садилась за работу. Шитье требовало сосредоточенности, женщине было не до слез… и не до дочери. Миранда рано поняла: родителям вовсе не нужны ее детские глупые дела, дурноватые вопросы, и даже ее неуклюжая помощь. Все, что было в ее силах — это оставить старших в покое. Порой бывало горько, но можно стерпеть.
Семья обитала в бревенчатом доме — большом, но сыром и вечно холодном из-за тени, которую отбрасывала крепостная стена. А по соседству с ними жил колдун.
Кто не знал колдуна, говорил: «Вот же странную домину выстроил этот парень!» — поскольку жилище его походило скорее на башню: узкое, торчащее, в три этажа, причем первый круглый, второй — квадратный, а третий — косой треугольник под односкатной крышей. Те же, кто знал жильца, говорили: «Эээ, внешность обманчива. В обычном людском доме этакая нечисть поселилась!..» — поскольку странностям жилища далеко было до странностей хозяина. Колдуну исполнилось неведомо сколько лет — не то тридцать, не то шестьдесят. Он ходил всегда по правой стороне улицы, куда бы ни шел, а площади обходил по кругу направо. Левый глаз всегда держал закрытым, и поверх опущенного века хной нарисован был зрачок, но не людской, а ястребиный. Колдун бродил по базарам, и не брал ни хлеба, ни сыра, ни мяса, а покупал лишь вещи старые и ни на что не годные: башмак без подошвы, ржавый обломок меча, монету с дыркой в середине,
В тот памятный день с Мирандой вышло какое-то огорчение — так часто бывает, если ты ребенок и живешь в долу у крепостной стены. Может, высмеяли гончаровы мальчишки, или старуха-торговка обжулила на полпенни и вдобавок выбранила, а может, телега облила грязью с ног до головы — не вспомнится теперь Миранде, да и не важно, что именно вышло. Важно, что с тем огорченьем влетела она к маме. Из глаз лились слезы, девочка жаждала утешения и ласки.
— Ну, посмотрите на нее! — вскипела мать. — Будто мне своих печалей мало, так она еще подкинет! У всех дети как дети, у меня — несчастье на тощих ножках! Поди прочь, и без тебя тошно.
Миранда вышла. Слезы как-то сразу высохли, и внутри тоже все высохло. Как в русле реки под конец июля, стало пусто и мертво, только одна мысль выжила: «А ведь никому я не нужна!.. Вовсе никому!» С той мыслью ходила Миранда полдня. Перекатывала на языке, словно камушек соли, отгрызала по кусочку, обсасывала, давилась горечью — но выплюнуть не могла никак. А под вечер, когда съелась верхняя корочка мысли, открылась под ней серединка. Был там внутри вопрос. Как-то сразу Миранда ощутила, что это особый вопрос, что не ответит на него ни мама, ни тем более папа, и вообще никто из людей не сможет… кроме, разве что, одного. В иной день девочка ни за что не решилась бы, но сейчас отчаяние и пекучая горечь вопроса придали ей смелости. Она постучала в дверь к соседу.
Сперва раздвинулось оконце. Колдун выглянул зрячим глазом, затем нарисованным, затем отворил и спросил:
— Ты с чем ко мне?
— Ответьте, прошу вас! — холодея от страха, выпалила Миранда. — Для чего я живу?!
— Я спросил не ЗА чем, а С чем, — буркнул колдун и согнал со щеки большого мохнатого паука (тот перебрался на плечо). — Тебе от меня ответ, а мне с тебя что?
Девочка растерялась, глазенки ее округлились.
— Ага, сам вижу. Со слезами пришла… Ну, это кое-что, с этого будет польза. Заходи!
Он протащил ее за руку вглубь дома. В той комнате не было окон и свечей, царила темень, лишь мерцали на полке четыре склянки, наполненные, кажется, светлячками.
— Так что ты там надумалась спросить?
— Кому я нужна? Для чего я живу? Я, вообще, нужна хоть зачем-то?! — скороговоркой прошептала Миранда.
Колдун цепко схватил ее за подбородок и вырвал с макушки волос. Сунул в рот, пожевал, выплюнул.
— Тьфу… Неряха. Зачем-то нужна, это уж точно.
— Точно? Простите, но вы уверены?
— Уж ясно, уверен! Кобылу могу поставить против мышиного хвоста, что зачем-то ты нужна на этом свете.
— А… простите любезно… зачем? Какой смысл во мне?
— Уууу… — протянул колдун.
Щелкнул пальцами над столом, уронив дюжину искр в чашу. Металлический порошок, что был там, вспыхнул, в красных отблесках колдун внимательно оглядел лицо Миранды.
— Смелая девочка… Желаешь знать, зачем живешь? Уверена?
— Очень-очень хочу! Больше всего!
— Не пожалеешь?
— Ни за что.