Роман тайн Доктор Живаго, Смирнов Игорь

Роман тайн "Доктор Живаго"

на обложку

Смирнов Игорь

Шрифт:

…я обращался к книгам, я тянулся к ним не из бескорыстного интереса к знанью, а за литературными ссылками в его пользу. Несмотря на то, что работа моя осуществлялась с помощью логики, воображенья, бумаги и чернил, больше всего я любил ее за то, что по мере писанья она обрастала все сгущавшимся убором книжных цитат и сопоставлений.

(4, 184)

В «Докторе Живаго» заглавного героя подвергает строгому вопрошанию опять же кантианец — Стрельников (склонный к математическому мышлению, как и Коген).

Быть противоположным Фихте того периода, когда тот писал опровержение на Откровение (поздний Фихте изменил свои взгляды), имело для Пастернака, надо полагать, принципиальное значение. Откровение невозможно, по Фихте, потому что понятие о таковом внутренне противоречиво. Знание по Откровению априорно. Но раз так, откуда берется самое понятие Откровения? [95] В русле магистральной русской философской традиции Пастернак следует за Шеллингом, спорившим и с Кантом, и с Фихте [96] .

Юрий Живаго шеллингианец, о чем мы уже писали, противопоставляя этого героя еще одному философу, Штирнеру. Дело, однако, не только в философских убеждениях героя, но и автора. Роман Пастернака в целом зиждется на «Философии Откровения» Шеллинга. Та философия истории, которую исповедует в «Докторе Живаго» Пастернак, взята из Шеллинга его последнего периода. «Доктор Живаго» есть роман о христианине, оставшемся без родителей и обоготворяющем историю. В соответствии с Шеллингом, Откровение, зачинающее человеческую историю, состоит в Христе — в сыновности человека. История — свобода Сына от Отца:

Johann Gottlieb Fichte, Versuch einer Kritik aller Offenbarung(1792), hrsg. und eingeleitet von H. Ju. Verwegen, Hamburg, 1983, 59–60.

Дистанцируясь от Фихте, Пастернак одновременно отмежевывал себя от марбуржца, учившегося у тех же, что и он, философов, Б. П. Вышеславцева, который защитил в 1914 г. в Московском университете магистерскую диссертацию на тему «Этика Фихте».

Der Inhalt der Offenbahrung ist eine Geschichte, die in den Anfang der Dinge zur"uck und bis zu deren Ende hinausgeht […] Wir […] kennen von Weltzeiten her eine die Sch"opfung vermittelnde Potenz, die sich am Ende der Sch"opfung als g"ottliche Pers"onlichkeitverwirklicht […] Nun ist sie g"ottliche Pers"onlichkeit als Herr "uber das Sein, das sie unabh"angig vom Vater besitzt, sie ist jetzt «aussergottliche» g"ottliche Pers"onlichkeit[…] Der Sohn konnte unabh"angig vom Vater in eigener Herrlichkeit existieren[…] Das ist die Gesamtidee der Offenbahrung[подчеркнуто [97] Шеллингом. — И. С.] [98] .

В файле — полужирный. — прим. верст.

F. W. J. Schelling, op. cit., 259–260.

В «Охранной грамоте» разрыв ее автора с марбургской философией совершается после его поездки в Берлин. Именно в Берлине читал свои лекции по «Философии Откровения» Шеллинг. Бог-Отец присутствует в мире, по словам Шеллинга, в виде «слепой субстанции» («nur als blinde Substanz» [99] ). На первых подступах к роману Пастернак наделил слепотой воспитателя Патрика, дядю Федю, который теряет зрение во время неудачного химического опыта.

III. Рафаэль и Юрий Живаго

Ibid., 297.

1. «Искусство кройки и шитья»

1.0.

Одно из многочисленных «темных мест» «Доктора Живаго» — рассказ об обстоятельствах, в которых происходит последняя встреча заглавного героя романа с его друзьями, Гордоном и Дудоровым:

Комната Гордона была странного устройства. На ее месте была когда-то мастерская модного портного, с двумя отделениями, нижним и верхним. Оба яруса охватывала с улицы одна цельная зеркальная витрина. По стеклу витрины золотой прописью были изображены фамилия портного и род его занятий. Внутри за витриною шла винтовая лестница из нижнего в верхнее отделение.

Теперь из помещения было выкроено три.

Путем добавочных настилов в мастерской были выгаданы междуярусные антресоли, со странным для жилой комнаты окном. Оно было в метр вышиной и приходилось на уровне пола. Окно покрывали остатки золотых букв. В пробелы между ними виднелись до колен ноги находящихся в комнате. В комнате жил Гордон. У него сидели Живаго, Дудоров и Марина с детьми. В отличие от взрослых, дети целиком во весь рост умещались в раме окна. Скоро Марина с девочками ушла. Трое мужчин остались одни.

(3, 473)

Изображенное Пастернаком строение необычно само по себе (дважды подчеркивается его «странность»). Но этого мало. Описание дома, в котором живет Гордон, строится по принципу загадки. Процитированный отрывок, как и загадка, поставляет читателю неполное знание о мире: поначалу мы видим только части тел беседующих героев и до конца остаемся в неведении о том, каково имя портного, начертанное на стеклянной стене его заведения.

1.1.1.

В первом приближении пастернаковский тайнообраз выглядит относительно легко разгадываемым (как и случай с Комаровским — Сатаниди).

Портновское ателье входит в ту же мотивную парадигму, что и швейная мастерская, купленная матерью Лары. Деятельность Амалии Карловны Гишар, в свою очередь, представляет собой явную

пародию на утопическое предпринимательство Веры Павловны из «Что делать?» Чернышевского (что сближает «Доктора Живаго» с «Даром» Набокова [100] ). Тогда как Вера Павловна ловко руководит учрежденной ею швейной мастерской и при этом добровольно делит власть и прибыль с работницами, Амалия Карловна не умеет распорядиться хозяйством, так что ее доходы оказываются целиком зависимыми от порядочности ее подчиненных:

100

В «Лолите» Набоков, страстный противник «Доктора Живаго», сюжет — но использовал ту же жизненную ситуацию из биографии Вяч. Иванова, что и Пастернак при изображении юности Лары.

Амалия Карловна была в мастерской новым и неопытным человеком. Она не чувствовала себя в полном смысле хозяйкою. Но персонал был честный…

(3, 26) [101]

Героиню Чернышевского, увлеченную эмансипацией женщин, сменяет в «Докторе Живаго» раба мужчин [102] :

Амалия Карловна […] была страшная трусиха и смертельно боялась мужчин. Именно поэтому она с перепугу и от растерянности все время попадала к ним из объятия в объятие.

(3, 25)

101

Ср. мотив честности мастериц в «Что делать?»: «…главное, — говорит Вера Павловна, — то, чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих, делать осмотрительно, чтобы это были в самом деле люди честные…» (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч.в 15-ти тт., т. 11, Москва, 1939, 113).

102

Это же различие между Верой Павловной и Амалией Карловной обсуждается в: Olga Matich, «Doktor Zhivago»: Voyeurism and Shadow Play as Narrative Perspective(ms); романы Чернышевского и Пастернака сравниваются в статье и в других отношениях.

Новизне дела, которому посвящает свою жизнь Вера Павловна, противостоит у Пастернака сохранение Амалией Карловной порядка, установленного прежней владелицей швейного предприятия [103] .

Чернышевский соотносит швейное заведение Веры Павловны с «хрустальным дворцом», явившимся ей в утопическом сне. После того как швейную мастерскую основывает по почину Веры Павловны и ее подруга Мерцалова, у женщин появляется возможность совместно открыть собственный магазин на Невском под вывеской «Au bon travail. Magasin des Nouveaut'es». Некий медик, товарищ Кирсанова, советует заменить вывеску другой, в которой присутствовала бы фамилия Веры Павловны:

103

Умершую хозяйку звали Левицкой. Эта фамилия встречается уже в ранних набросках «Доктора Живаго» (главы «Тетя Оля» и «Ночь в декабре») — там ее носит тетка героя, революционерка Ольга Васильевна Левицкая, чьи имя и отчество недвусмысленно отсылают нас к Ольге Сократовне Васильевой, в замужестве Чернышевской, послужившей прототипом Веры Павловны (об отражении в «Что делать?» семейной истории автора см. подробно: Irina Paperno, Chernyshevsky and the Age of Realism.A Study in the Semiotics of Behavior, Stanford, California 1988, 98 ff). В окончательной редакции «Доктора Живаго» имя «Ольга» получила швея-ученица Демина, которую приближает к себе мадам Гишар. Учтем еще, что сын мадам Гишар, Родион Федорович,должен был взять себе, согласно первоначальному замыслу Пастернака (3, 625), фамилию «Решетников», адресующую, помимо прочего, к соратнику Чернышевского, писателю-шестидесятнику, ФедоруМихайловичу Решетникову (чья уральская горнозаводская тематика наверняка была близка Пастернаку).

Кирсанов стал говорить, что русская фамилия его жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое средство: его жену зовут «Вера» — по-французски вера — foi, если бы на вывеске можно было написать вместо Au bon travail — A la bonne foi, то не было ли бы достаточно этого? — Это бы имело самый невинный смысл — «добросовестный магазин», и имя хозяйки было бы на вывеске… [104]

1.1.2.

Обратимся снова к портновскому ателье, в котором поселился Гордон. Наследуя мастерской мадам Гишар, оно тем самым возвращает нас и к «Что делать?». Витрина во всю стену делает ателье внешне подобным «хрустальному дворцу» (чьим зачаточным прообразом было швейное заведение Веры Павловны). Беседа поверивших в социализм Гордона и Дудорова с Живаго, который думает, слушая друзей, о том, что «несвободный человек всегда идеализируетсвою неволю» (3, 475), сообщает месту действия также сущностное сходство с утопическим строением из «Что делать?». Комната, оборудованная между этажами, и есть y– топос, участок пространства, который не должен был бы существовать как жилой (подробнее об антиутопизме «Доктора Живаго» см. в следующей главе).

104

Н. Г. Чернышевский, цит. соч., 284.