Роман

Сорокин Владимир Георгиевич

– Прыгай, милый… прыгай! – шептали её близкие губы, отблеск огня играл в сияющих глазах.

И, повинуясь восторженному приказу этих счастливых глаз, Роман побежал к кострам.

“Я люблю её!” – успел подумать он, и пламя дважды мелькнуло под ногами.

– Ромушка! Милый! Жив! – обняла его смеющаяся тётушка, но он нетерпеливо повернул лицо назад.

Там, в темноте, под липой стояла Татьяна. Белое платье выделяло её из хоровода. Вот она двинулась и словно поплыла по лугу, приближаясь к кострам. Затаив дыхание, Роман следил

за ней. Казалось, что некая невидимая волна несёт её на костры, а она стоит, отдавшись этой волне, чуть разведя руки. Вот платье её мелькнуло над первым костром, ещё несколько шагов, полёт, и – Роман сжал её в объятиях.

Толпа под липами дружно закричала.

– Люблю, люблю тебя! – шептал Роман в её волосы.

– Жива, жива тобой! – восторженно шептала она.

– Танечка! Танечка! – тянулась к ней Лидия Константиновна.

– Танюша! Браво! – ловил и целовал её руки дядюшка. – Эдакий антраша! Брависсимо!

– Лебёдушка, лебёдушка белая наша! – причитала баба, опускаясь на колени и целуя край Таниного платья.

Вдруг из-под лип донёсся слитный гул восклицания, тут же сменившийся смехом.

Все повернулись и увидели Красновского, распластавшегося на траве в трёх шагах от первого костра.

– Петруша! – всплеснула руками Надежда Георгиевна, но Антон Петрович грозно поднял вверх указательный перст:

– Нет! Не верю! Чтоб наш Илья Муромец да не смог?! Не верю!

Под смех и подбадривающие возгласы Красновский приподнялся, пошатываясь, отступил назад, с трудом разбежался и, перепрыгнув костер, упал снова.

– Господи! – воскликнула Надежда Георгиевна и побежала к нему.

– Вот теперь – верю! – махнул рукой Антон Петрович и повернулся к бабам: – Ну-ка, матушки, уберите Безухова с поля боя!

Бабы подбежали к Красновскому и вместе с Надеждой Георгиевной подняли, повели под руки.

– Как между Сциллой и Харибдой… – бормотал он, показывая пальцем на костры.

Вслед за ним через огонь ловко, с посвистом, перепрыгнул Аким, затем – его сын Стенька, потом, непрерывно визжа, прыгнули две молодые девки, какая-то толстая баба, Фаддей Гирин, Иван Иванович, и… настала очередь отца Агафона. В сильном волнении он выступил вперёд, крестясь и подхватывая полы рясы; стоящие позади дьякон и попадья что-то наперебой говорили ему, поддерживая под локти, по-видимому упрашивая его не прыгать, но Фёдор Христофорович упрямо мотал своими белыми прядями.

Видя его решимость, крестьяне грянули:

Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Батюшка нетерпеливо увернулся от своих опекунов, просеменил несколько шагов и, снова перекрестившись, присел, подхватив рясу и примериваясь.

– Просим, просим, святой отец! – закричал повиснувший на бабах и супруге Красновский. – Mens sana in corpore sano!

– Ведь это так

замечательно, так хорошо! – говорила Татьяна.

– Вперёд! Вперёд! – кричал Антон Петрович.

Но отцу Агафону не суждено было порадовать своих прихожан: в момент, когда он уже собрался было бежать и прыгать, над соседствующими с липами кустами с треском и шипением взвилась петарда, обильно сыпя искрами, поднялась над лугом и взорвалась, рассыпавшись на множество зелёных огней.

Песня и голоса тут же стихли.

– Батюшки… – испуганно протянула баба, поддерживающая Красновского.

– А-а-а-а! Шутихи! – воскликнул Антон Петрович. – Милости просим! А подать сюда шутихи на радость новобрачных!

И, словно по команде, две петарды взвились в небо и разорвались так громко и ослепительно, что крестьянки завизжали, а мужики ахнули.

Вздрогнув, Татьяна прижалась к Роману, но в широко раскрытых, устремлённых в освещённое небо глазах её не было испуга – они смотрели жадно и радостно.

– Какое чудо! – прошептала она. – Какое чудесное чудо!

Едва последний зелёный огонек погас, как три петарды взлетели над кустами, вызвав новый приступ визга и аханья.

– Рукавитинов! Рукавитинов, ты бог! – кричал Антон Петрович, махая петардам руками. – Браво! Брависсимо!

– Ура! – кричали Красновский и Аким.

– Magnifique! – хлопала в ладоши тётушка.

Бабы крестились, парни замерли с открытыми ртами.

Над кустами затрещало, вспыхнули две пороховые вертушки и отчаянно закрутились, разбрасывая искры, вызвав восторг толпы.

– Отлично! Отлично! – закричал Антон Петрович и в волнении упал на колени перед Татьяной. – Танечка! Изольда наших лесов! Этот свет для тебя! Для тебя и для Ромы!

– И для вас, для вас, милый! – воскликнула Татьяна, склоняясь и целуя седую голову дядюшки.

– Для всех, для всех! – подхватила тётушка, хлопая в ладоши, как девочка.

– Господи, как хорошо! – улыбалась Красновская.

– То-то огня-то! – цокал языком Аким.

Роман держал Татьяну за руку, переживая её восторг как свой собственный. Едва заряды в вертушках иссякли и вращение их прекратилось, как над кустами загорелись выложенные цветным порохом буквы Т и Р.

– Татьяна и Роман! Татьяна и Роман! – закричали у костров и в толпе.

– Ура-а! – во всю силу лёгких крикнул Антон Петрович, и мощное народное “ура!” прокатилось по ночным окрестностям.

– Люблю тебя! – кричал Роман, радуясь, как мальчишка.

– Жива тобой! – вторила Татьяна, смеясь беззастенчиво, как девочка.

– Славьтесь, славьтесь, славяне! – кричал Красновский.

– Сюда! Сюда, Николай Иванович! Сюда, кудесник! – кричал Антон Петрович, заметив в кустах фигуру Рукавитинова. – Православные! Сюда, сюда его! Сюда героя Шевардинских редутов! Аким! Живым! Живым его сюда!

– А ну за мной! – озорно закричал Аким, бросаясь к кустам и увлекая за собой мужиков.