Роман
Шрифт:
– Акимушка! Осторожней, бога ради! – кричала тётушка.
И не успели инициалы молодожёнов догореть в ночном воздухе, как мужики вынесли на луг и принялись качать Рукавитинова и Клюгина. Николай Иванович беспомощно смеялся, взлетая над мужиками, Клюгин сопротивлялся и выкрикивал что-то нечленораздельное, в подброшенном виде напоминая огородное пугало.
– Сюда! Сюда! – Антон Петрович долго протискивался сквозь толпу и, наконец добравшись до Рукавитинова, стал целовать его. Тётушка, Красновская, подбежавшие
– Николай Иванович, такой роскоши мы не видели уже лет десять! – повторяла тётушка, держа руку Рукавитинова.
– Экая шутиха, экое бомбометание! – кричал дядюшка. – Осада Казани! Штурм Бастилии!
– Ватерлоо! Это, брат, форменное Ватерлоо! – кричал Красновский. – Разгром узурпаторов, слава новобрачным и ура! ура! ура!
– Николаю Иванычу – ура! – крикнул Куницын, и все подхватили.
В общей кутерьме Роман с Татьяной обнялись.
– Господи, за что мне это всё… – шептала Татьяна, – всё это… счастье…
– Ты моё счастье! Ты свет очей моих, моя первая и последняя любовь, моё светлое солнце! – с трепетом шептал Роман, целуя её руки.
Она взяла его руку и прижала к своим губам.
Вдруг над лугом раздался угрожающий крик, напоминающий рёв раненого медведя. Все замерли и завертели головами, ища источник вопля.
– Дуролом! – с уверенностью заключил Антон Петрович, и все увидели Дуролома, бегущего от лип к кострам. Стоящие возле них бросились в стороны, а Парамоша повторил свой дикий крик.
– Свят, свят, свят… – испуганно перекрестился отец Агафон.
Парамон же с разбегу прыгнул… в костёр, подняв облако искр. Бабы завизжали, а Парамон, стоя в клубах яростно трещащего пламени, закричал голосом протодьякона:
– Яко же уберёг отроцех во пещи огненной! Яко же уберёг отроцех во пещи огненной!
– О-ох! Лихушки! – завопила какая-то баба.
Дуролом, окутанный дымом и пламенем, рванулся из костра, сделал два размашистых прыжка и с чудовищным криком прыгнул в другой костёр, вызвав новые клубы искр и новый приступ бабьего визга.
– Избави мя огня вечнующаго! – вопил Дуролом, стоя в костре и исступлённо крестясь. – Избави мя огня вечнующаго, светоносная Сене небесная!
– Гори-и-ит! Гори-и-ит! Ах, батюшки! – кричали в толпе.
Роману на миг показалось, что пламя охватило большую фигуру Дуролома и что косматые патлы его уже трещат в огне.
Но Дуролом вдруг выпрыгнул из огня, упал на колени и, перекрестившись, согнулся в поклоне, бормоча:
– Слава Тебе, Пречистая Дева, слава Тебе, слава Тебе!
Одежда на нём дымилась, но не горела.
Толпа с изумлением обступила молящегося Дуролома, дядюшка вытер платком выступивший на лбу пот.
– Ну братец, ну блаженный Ивашка… – Красновский всплеснул руками: – Ну что с ним делать?!
–
– Нда… delirium tremens, – процедил Клюгин, – и ведь впрямь ни огонь, ни вода не берут болвана…
– Матрён, глянь-ка, порты целы! – восхищённо показывала одна из баб на слегка дымящиеся штаны Дуролома.
– И не обгорел! – качал головой Аким. – Ну дела!
– И не обгорю! Не обгорю! – поднял косматую голову Дуролом. – Ибо веру имею в грудях своих, хучь и не с горчично зёрнушко, да и она-то и помогает мне, сироте перехожей, сгореть не даст, Богородица Дева Пречистая! Не даст! Не даст!
Он перекрестился.
Вдруг Татьяна подошла к нему и, положив руки на его смоляные космы, произнесла:
– Спасибо тебе.
Дуролом вмиг весь вздрогнул и, припав лицом к ногам Татьяны, заплакал. Татьяна опустилась рядом с ним на траву и гладила его вздрагивающую голову.
Шум и возгласы в толпе стихли, все стояли молча.
– Милости… милости прошу, а не жертвы, – всхлипывал Дуролом. – Укрепи бедствующую и худую мою руку… и настави, ох, Господи… настави мя на путь спасения…
– Спасибо, спасибо тебе, – гладила его Татьяна. Лицо её было спокойно и благостно.
– Вся… вся мне прости, еликим Тя оскорбих во все дни… живота моего… и аще что согреших в ночь сию… о-ох… ох… Господи, – сильнее затрясся Дуролом и разрыдался, ткнувшись лицом в траву.
– Милый, ну зачем же так, – Татьяна осторожно взяла его за дрожащие угловатые плечи, – не плачь. Спасибо тебе. Мы все тебе благодарны.
– Полноте, Парамоша, – наклонился к нему Антон Петрович и ласково похлопал по спине, – мы все тебя любим, в обиду не дадим.
– И никто тебе плохого не желает, – добавил Красновский. – Что ж это ты… будто тебя обижают.
– Парамошу обидели? – осторожно спросила тётушка.
– Кто? Кто обидел?! – грозно завертел головой дядюшка.
– Да никто не обижал! Кто ж его обидит! – послышалось в крестьянской толпе.
Дядюшка выпрямился и грозно покачал пальцем:
– Всякий, кто обидит Парамошу, будет иметь дело со мной! Ясно вам?
– Ясно! Как не ясно! Всем ясно! – заговорили мужики.
– Спасибо тебе, милый Парамон, – повторила Татьяна, сидя возле него на траве. Роман опустился рядом с ней, осторожно взял её руку и припал к ней губами.
Дуролом, всхлипнув, поднял голову и, вытерев рукавом лицо, пробормотал:
– Яко наг, да гноен, мзды не брал, парчи не напяливал…
– Ну полно, полно, дружище! – хлопнул его по спине Антон Петрович. – В такой день – и расстраиваться по пустякам! Ступай-ка лучше с бабами попляши! А мы, друзья, мы с вами… – дядюшка выпрямился, обвёл гостей радостным взором, – мы с вами в городки сыграем!