Роман
Шрифт:
В это мгновение сзади послышался треск, и вместе с грохотом жар и пламя ворвались в избу, кровля рухнула, проломив потолок возле двери.
Роман бросился в угол. Страшный жар пошёл на него, волосы затрещали на голове, и смертельный ужас безвыходности объял Романа. Он отвернулся от пламени и прямо перед своим лицом в красных всполохах разглядел икону Божьей Матери. Жар, навалившийся на него сзади, прижал к иконе, и глаза Владычицы-Троеручицы глянули ему в глаза.
– Спаси меня! – прошептал Роман, не видя ничего,
Жар давил и жёг сзади. Роман чувствовал, что горит и теряет сознание, но вдруг заметил движение одной из трёх рук Богородицы: узкая рука словно качнулась вправо, и в этом знаке было спасение.
Роман схватил икону и, закрыв ею лицо, двинулся вправо, сквозь полыхающий ад.
– Спаси меня, спаси меня! – неслышно шептал он только Ей одной.
Впереди раздался грохот, потолок рушился, адское пламя надвигалось, лишало сознания. В отчаянии закрыв глаза, он прижался к стене, вдоль которой шёл, и вдруг, не почувствовав её, стал падать куда-то на чьи-то крепкие сильные руки…
Роман очнулся лежащим на траве под сенью ракит, сквозь серебристую листву которых проглядывало голубое небо.
Пахло колодезной водой, травой и дымом.
Роман повёл глазами.
Вокруг молча стояли, сидели на траве знакомые и крестьяне. Все они смотрели на Романа и, как только он заворочал головой, оживились.
– Вот и слава Богу! Слава Богу! – послышался голос отца Агафона, и его мягкие руки коснулись плеча Романа.
– Слава случаю и здоровью героя, – насмешливо произнёс прямо над головой Романа Клюгин, и что-то мокрое и холодное легло на лоб.
– Ромушка, милый мой! – плакала тётушка,
– Всё хорошо, всё хорошо, – бормотал Антон Петрович.
– Подушку под голову положите! – громко распорядился Красновский. Сразу засуетилось несколько человек, и под головой Романа оказалась подушка.
Только теперь Роман заметил, что лежит под простынёй.
Он выпростал из-под простыни руки и увидел, что они голые. То же самое было и с грудью и плечами. Роман приподнял простыню и обнаружил, что лежит под ней совершенно голый.
– Где икона? – спросил Роман.
Толпа расступилась и пропустила старуху с иконой.
– Вот, батюшка, – со слезами произнесла старуха, стоя возле ног Романа и показывая икону.
– Цела?
– Цела, цела, батюшка! – затряслась в плаче старуха. – Спасибо тебе, благодетель, спаситель наш!
Держа икону перед Романом, старуха опустилась на колени и склонила голову. Рядом с ней склонились в земном поклоне Степан Ротатый, его жена, отец-старик и дети.
– Дядюшка, дайте им денег, – проговорил Роман, найдя лицо Антона Петровича.
– Дадим, дадим! – сдержанно улыбаясь и с гордостью глядя на Романа, кивнул тот.
– Спаси Христос, спаси Христос, – повторяла Ротатиха, не поднимая
Клюгин сменил на голове Романа мокрое полотенце. Холодные капли потекли по лбу, щекам и шее.
– Я сильно обгорел? – спросил он Клюгина.
– Только одежда, – усмехнулся Андрей Викторович.
Но Роману и самому стало заметно, что руки и грудь были без ожогов, ничего не болело, только слегка кружилась голова. Роман приподнялся на локте с желанием посмотреть на догорающий дом, толпа стала расступаться, повинуясь его взгляду.
Мужики, бабы, ребятишки расходились в стороны. Роман видел уже кучу горящих брёвен, два чёрных печных столба, как вдруг заметил, что кто-то остался из расступившейся толпы и стоит между ним и пепелищем.
Это был Куницын.
Он стоял в своей тёмно-синей форме и смотрел на Романа. Взгляд его был тяжёлый, но какой-то потухший и нерешительный. Он был бледен.
Роман не успел открыть рта, как Куницын подошёл к нему, опустился на одно колено и, обняв Романа за шею, поцеловал его. От неожиданности все, в том числе и Роман, потеряли дар речи. Куницын же встал и тяжёлым шагом прошёл к своей коляске, стоящей в стороне от дороги под берёзой.
Послышалась его негромкая команда, возница хлёстнул лошадь, и коляска покатилась.
– Остановитесь… Адам Ильич! – вскинулся Роман, обнажаясь до пояса, но было уже поздно.
– Догоните! Догоните его! – закричал Роман, но голова его закружилась, и он откинулся на подушку.
– Ромушка, Рома, мальчик мой! – Тётушка обняла его и заплакала у него на груди.
– Догоните его! Я же должен был сказать… тётя… Пётр Игнатьевич! О боже, вы же ничего не знаете…
Толпа с любопытством приблизилась к Роману, но Клюгин сердито осадил крестьян:
– Куда?! Пошли вон!
Толпа попятилась.
– Рома, едем, отдохнёшь, едем, – бормотала тётушка, прикрывая Романа простыней.
– Верните, верните его! – повторял Роман, закрыв лицо рукой.
– Рома, голубчик, успокойся.
– Лидия Константиновна, поправьте ему компресс…
– Ромушка, поехали домой, здесь душно…
– Рома, милый мой, а может, к нам? – склонился к нему отец Агафон. – К вашим-то эвон сколько по ухабам биться, а мой домик – вот он.
– Домой, домой, – просила тётушка.
Но Роман, отняв руку от лица, сказал:
– К Фёдору Христофоровичу.
Все согласились и не стали спорить.
– Вот и славненько, вот и ладненько, – забормотал батюшка, шурша рясой.
Романа прямо в простыне подняли и, прикрыв голову шляпой отца Агафона, посадили в экипаж Красновского.
Когда Фёдор Христофорович разместился напротив Романа, сидящий на козлах Савва уже разобрал вожжи, из толпы выбежала девочка лет двенадцати, быстро поцеловала Роману руку и тут же скрылась в одобрительно зашевелившейся толпе.