Роман
Шрифт:
– А вы к Тане приехали. Правда?
Роман замер и, отложив пирожок, тоже взялся за салфетку.
– Значит, правда, – мрачно заключил Куницын после обоюдного молчания.
Он поднял свою рюмку и выпил. Роман молчал, теребя салфетку.
– Да вы пейте, пейте, – с тоской в голосе произнёс Куницын и, снова отерев усы, продолжил: – Я ведь тоже не слепой. Она эти дни места себе не находила. Всё посылала справиться о вас. Просила, чтоб я поехал. А я… не могу. Вы не сердитесь.
Он
Роман вдруг почувствовал острую жалость к этому нелюдимому прямодушному человеку. Одновременно он понял, что если теперь не скажет ему всё, то потом никогда не простит себе этой слабости.
Собравшись с духом, он произнёс:
– Адам Ильич, я люблю вашу дочь.
Не поднимая глаз, Куницын вздохнул и сказал спокойно и мрачно:
– Я знаю.
Он налил водки, выпил и, помолчав, заговорил:
– Я как вас на Пасху у батюшки увидел, так сразу понял, что вы её полюбите. А теперь вот так и есть. Так и есть.
Он замолчал, водя пальцем по салфетке.
– Адам Ильич, выслушайте меня, – заговорил Роман, – ваша дочь…
– Она не дочь мне, – резко перебил его Куницын, – но дороже и ближе у меня нет никого.
– Татьяна Александровна – не дочь вам?
– Не дочь… Да это и по отчеству видать.
– По отчеству? Ах да! А я и не обратил внимания.
Куницын слабо улыбнулся и покачал тяжёлой головой.
– Да. Вы не заметили. Ну да что теперь. Выпейте за здоровье моей Танечки, а я расскажу вам…
Он замолчал и, горько усмехнувшись, продолжил:
– Я вас тогда в лесу встретил и понял – вот оно, от судьбы не скроешься. Да. Как всё просто вышло… Да вы пейте, не смотрите на меня.
Роман автоматически выпил налитую в рюмку водку.
– Она вас тоже любит, – продолжал Куницын, – по ней видать всё. Она чиста, скрывать не умеет. Да и что скрывать? Что скрывать? Я вижу, что вы человек благородный, честный. И поверьте, мне от этого ещё горше. Будь вы другим, каким-нибудь столичным повесой, я бы знал, как поступить. А сейчас я не знаю. Не знаю.
– Адам Ильич… – промолвил Роман, но Куницын поднял руку.
– Молчите. Молчите. Я всё знаю, мне всё видно. Я прожил пятьдесят восемь лет, я командовал полком, дважды ранен. Я видел смерть людей, я много чего видел. У меня была жена. Она умерла. У нас не было детей. Танечку я спас из огня, я удочерил её, я воспитал её, вырастил, дал образование, она чудно, чудно поёт, поверьте… Да, да, мы уехали из этого гадкого города, где все живы только сплетнями, где ложь, рабство и мерзость. Мы уехали оттуда…
Он прервал свою резкую, сумбурную речь и таким же резким, нетерпеливым, но и в то же время по-стариковски неточным движением оттянул свой чёрный шёлковый галстук.
–
Он смолк, поднял на Романа свои сумрачные глаза и произнёс:
– Я не отдам её вам.
Роман похолодел.
Минуту они молча смотрели в глаза друг другу.
Не отводя глаз, Роман произнёс с твёрдостью в голосе:
– Я люблю Татьяну Александровну
Куницын застонал и склонил голову, словно от невыносимой боли.
– Прошу вас, уходите, – с трудом вымолвил он.
Роман встал и неверными шагами двинулся к двери. Всё происходящее казалось ему сном, хоть он и чувствовал необычайный душевный подъём.
– Нет, постойте! – глухо выкрикнул Куницын, тяжело и резко приподымаясь со стула.
Роман остановился у самой двери.
– Стойте! Погодите! – Куницын сделал по направлению к Роману несколько шагов и остановился. – Я знаю, бессмысленно просить вас, бессмысленно умолять, чтоб вы оставили её. Я вижу всё. Я вижу, вы теперь не отступите, теперь нас двое, и так будет, пока один не останется. Стойте! Вы сказали, любите её. Я тоже люблю её. Люблю как единственное дитя, единственного ангела. Вы будете отнимать её медленно, но я не желаю мук, я хочу справедливости! Слышите? Я хочу справедливости!
Он подошёл к Роману и, глядя в упор, спросил:
– Вы любите Таню?
– Люблю, – твёрдо ответил Роман,
– Я не отдам вам её! Я не отдам её! – гневно произнёс Куницын.
– Она будет со мной! – неожиданно проговорил Роман, сильно волнуясь.
Куницын отвёл взгляд и вдруг быстро спросил:
– Вы готовы умереть за Таню?
– Готов! – искренне ответил Роман.
– И я готов! – в тон ему ответил Куницын. – И вот что я решил…
Повернувшись, он подошёл к комоду, выдвинул верхний ящик и достал револьвер.
– Стреляться с вами я не буду, – твёрдо сказал Роман.
– А мы не будем стреляться! Мы будем судьбу пытать!
Куницын подошёл к двери и, повернув торчащий из замочной скважины ключ, запер её.
– Мы будем пытать судьбу! – С револьвером в руке он подошёл к столу и резким движением наклонил его.
Тарелки, графины, приборы – всё с грохотом полетело на пол.
Сбросив со стола и скатерть, Куницын указал Роману на стул:
– Садитесь!
Роман подошёл и сел.
Куницын опустился напротив, быстро переломил револьвер и стал вынимать из него патроны.