Романтика неба
Шрифт:
Меня так к потолку и подбросило:
— Это что же, — заорал я, — значит, ты уже растрепалась тут всем?!
Клянется, божится, что никому ничего не говорила. А я уже разошелся. Возмутило меня, что никому ничего доверить нельзя — сразу же все и разболтают.
— Как же не говорила?! — допытываюсь я. — А откуда же тогда она узнала?
Теперь уж Нюрка разозлилась, шипит, как гусыня:
— Дурень ты, дурень! Да пойди на базар, вся толкучка только и говорит о вашем полете в Вашингтон!..
— Не смешно, — сказал кто-то, — вовсе не смешно.
И
А наутро — туман, и как назло потеплело. Самолеты покрылись корочкой льда. Обледенение. Попробуй тут улети! А лететь мы знали куда — в Баку. Только не знали — зачем. А спрашивать боялись. И где же тут Америка? Где Вашингтон?
Ждали до полудня, с душевным трепетом поглядывая на хибарку. Неужели ночевать? Нет, это немыслимо! И лететь опасно. С обледенением в полете шутки плохи. Тут уж не помогут никакие качества пилота: разом превратишься в кусок льда.
А туман стоял. Иногда он редел, становился светлым. Значит, толщина его небольшая, и там солнце. А что, если пробиться вверх и пойти по курсу до Каспия? Уж возле моря-то наверняка хорошая погода.
Голованов смеется:
— Что, клопов испугались? Ладно, давайте попробуем.
Хозяин-генерал — сама готовность: нужна горячая вода — пожалуйста! Быстро вскипятили, наполнили цистерны и полили из шлангов самолеты. Корочка льда с протестующим звоном сползла на снег. Запустили моторы, прогрели и один за другим пошли на взлет, в туманную хлябь. Стекла тотчас же мазнуло кристалликами изморози, но немного. Пошли низом.
Местность явно понижалась, и мы уже шли над калмыцкими степями, пробиваясь через щель между землей и облаками.
А через два часа полета впереди порозовело, облака ушли назад, и мы вырвались на ослепительный морской простор, с голубым пологом неба и сияющим солнцем.
Море тихое, гладкое. Справа — прямой линией тянется песчаный берег, устье реки с камышами и масса птиц. Прижимаю машину к самой воде. Вот сорвалась спугнутая нами стайка диких уток и пошла наперерез. Нам видно, как селезень-вожак ритмично и сильно взмахивают крыльями. Но мы догоняем. Селезень вывернул шею, чтобы посмотреть, и бухнулся в воду — только брызги полетели.
Куликов расхохотался. Глаза его сияли, и в эти минуты он был похож на ребенка, которому показывают сказку. И действительно, все вокруг было сказочно и непривычно.
Вон впереди на песчаном берегу, гордо выпрямив плечи, стоит возле самой воды горец в черной бурке. Подлетаем ближе. Он неожиданно расправляет полы своей бурки и, тяжело взмахивая крыльями, отрывается от земли. Орел! Вот тебе и горец!
Баку встречает нас сильным ветром, сухим и обжигающим. Мы прилетели дружно, кучкой, и садимся один за другим на аэродроме ГВФ. Кругом вышки, вышки. Сердце колотится: ведь здесь же я родился!
Зарулили, выключили моторы, ступили на землю, на которую с таким вожделением целились фашисты. К самолету подошли четверо. В штатском:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
Смотрят зорко,
Так, ясно — специальная охрана. А чего охранять-то — пустые самолеты? Однако это не наше дело. Взяли свои чемоданы, пошли.
Поместили нас тут же, в гостинице. Шикарно! Через час пригласили к ужину. Большой зал, длинный стол, обильно уставленный закусками и выпивкой: коньяк, шампанское, водка.
— Ого! — воскликнул Белоус. — Это что — Америка? — и смачно щелкнул пальцами. — Вкусим!
Вкусили. Без Голованова. Он уехал в город. А жаль. Я хотел отпроситься, походить по Баку, попробовать разыскать приют, куда меня подкинули тридцать лет назад, найти дом, в котором я жил в семье рабочего бакинских нефтепромыслов на правах приемного сына. Тридцать лет! Глушаев сказал:
— Здесь живет мой брат. Пойдем, позвоним ему, а потом вместе и отпросимся.
Поднялись наверх. На стене телефон. Подходим. Со стула поднимается человек. В штатском.
— Вы хотите звонить?
— Да, а что?
— Лучше воздержаться.
Глушаев удивленно округляет свои щелочки-глаза:
— Но у меня здесь брат!
— Все равно.
Мы переглядываемся. Так, понятно — раз нельзя, значит, нельзя. Пожимаем плечами, выходим. Настроение мое падает. Если нельзя звонить, значит, нельзя и в город! Ясно.
Дует горячий ветер, несет поземкой песок. Неуютно.
— Пойдем домой, что ли!
«Дома» нет никого. Да куда же все делись? Открываем одну дверь, открываем другую — пусто! Наконец нашли. Все собрались в самой большой комнате. Сидят на койках, гадают: куда летим, зачем? А где же Америка? А где Вашингтон? Или, на худой конец, — Нью-Йорк?
Воздушный десант
Солнце взобралось в зенит. Жарко. Сонно гудят мухи. Их здесь много, это в ноябре-то! Я все время думаю о Баку. Странно. Я совсем его не знаю. Одни лишь смутные воспоминания детства. Узкие кривые улицы, мощенные булыжником, густой воздух, пропитанный, запахом моря, нефти и жареных каштанов. Ажурный лес из нефтяных вышек, куда ни посмотри. Ловлю себя на мысли, что я люблю Баку.
Вот и сейчас — вышки, вышки, вышки. И запах моря и нефти. Ну, что хорошего? А я горжусь. Баку — это такой город! Такой город!.. Наши летчики, танкисты, автомобилисты — все обязаны Баку! Здесь нефтяники добывают нам победу… из-под земли! Это уж точно.
На аэродроме тихо. Никто не прилетает, никто не улетает. Закрыт аэродром. И даже дорога к нему закрыта. Люди в штатском с оттопыренными полами пиджаков стоят на своих постах. Хрустит песок под ногами. Скучно.
Мы сидим здесь уже второй день. Зачем сидим — не знаем. А спрашивать неловко. Не хотим мы знать никаких государственных тайн! Так легче — душа не болит от нагрузки. Ведь знать тайну и ни с кем не поделиться, даже по строжайшему секрету, ой как трудно! Так уж лучше не знать. Нужно будет — скажут, а наше дело — выполнять, и постараться оправдать доверие.