Романтика неба
Шрифт:
— Ничего. Прилетел и уехал. Озабоченный такой.
— Странно, — сказал Куликов, положил косточку в общую кучу, собрал объедки, туго завернул их в бумагу и вытер пальцы о сверток. — Ладно, не знаем так не знаем. Пошли-ка спать.
Большая Тройка
Нас разбудило громкое воркование голубей. Я просыпался медленно, не торопясь и как-то по особенному вкусно. Безмятежно. Войны будто и не бывало. Уже отвык за пять месяцев от ночного бдения, от грохота моторов, от стука шасси на взлете, от прожекторов и зенитных
…Ташкент. Высокие тополя в центре города. Магазины. Там под крышами жили голуби и так же вот стонали по утрам от избытка любовных чувств…
Кто-то прошлепал по коридору босыми ногами, открыл дверь.
— Ребята, вставайте, казначей приехал!
— Казначей? Какой казначей?
Однако интересно! Полетели одеяла в сторону. Быстро! Быстро! Надо бежать в умывальную, там небось очередь сейчас.
Белоус потрогал пальцем подбородок:
— Побриться бы.
— Я дам тебе бритву, — сказал Глушаев.
Белоус мотнул головой:
— Не надо, пойду в парикмахерскую.
— А деньги?
— Даст казначей. Зачем же он тогда приехал!
Схватил полотенце, мыло, зубной порошок — вылетел. Через полминуты стремительно распахнулась дверь. Белоус просунул голову:
— Казначей выдает денежки! Двадцать два с половиной тумана в сутки. Во! — и скрылся.
Двадцать два с половиной тумана? Много это или мало?
Казначей, с желтым лицом, молчаливый, строгий, поправив кончиком пальцев очки в золотой оправе, отсчитал двадцать две новенькие бумажки и, придавив их сверху пятью монетами, пододвинул ведомость:
— Распишитесь.
Первый раз в жизни я держал в руках иностранные кредитки со странным названием «туманы». А что мы будем делать с этими туманами?
И тотчас же нашелся ответ. Полковник Петухов сказал:
— Товарищи! Питаться будем за плату в посольской столовой. Кто готов, пойдемте со мной, остальные с капитаном Топорковым. Он знает, где посольство. Ну, пошли?
Я поискал глазами свой экипаж. Борттехник здесь, штурман здесь и моторист здесь. А где же Белоус? Радиста не было. Куда его черти уволокли?! Пришлось ждать. Оказывается, он и борттехник Романов пошли в парикмахерскую. Вот шутоломные головы!
Но вскоре они явились. Белоус влетел в комнату, словно кто гнался за ним. Дышит часто — запалился, глаза горят, на лице румянец.
— Бра-атцы! — сказал он, с трудом переводя дыхание. — А вы знаете, зачем мы здесь?! — и обвел всех торжествующим взглядом.
— Ну, зачем? — сердито спросил я, собираясь сделать ему хороший нагоняй.
— Сталин в Тегеране!
Мы подскочили на стульях.
— Что-о-о?!
— И Рузвельт! И Черчилль! Я видел их всех!
Глушаев махнул рукой.
— Брось трепаться! Что вы слушаете его, командир? Белоус пылко стукнул себя кулаком в грудь.
— Провалиться мне на месте!..
Это
— А где же ты их видел, дорогой?
У Белоуса от возмущения захватило дух, и он, сверкнув в негодовании очами, выпалил:
— В парикмахерской!
Мы взорвались хохотом. Куликов, сидевший на койке, смешно дрыгнул ногами и повалился лицом в подушку:
— И вы… И вы… все брились?.. О-хо-хо-хо-хо!.. И ты спросил у Черчилля, кто последний? А-ха-ха-ха-ха! Ну и чудак же наш Белоус!
Но Белоус нисколько не смутился. Укоризненно посмотрев на нас, он открыл дверь в коридор и крикнул:
— Романов!
Романов тотчас же отозвался:
— Что тебе?
— Иди сюда! Вот тут не верят…
Вошел Романов и улыбнулся, увидев нас, растрепанных от смеха.
— Нет, товарищи, не смейтесь. Все так. Мы вошли в парикмахерскую и сразу же увидели портреты Сталина, Рузвельта и Черчилля. «А где же ваш шах?» — спросил я у парикмахера. «А вот наш шах! — сказал парикмахер и показал на Сталина. — Уж он тут с ними договорится!» — «С кем?» — спросил я. «Как с кем? — удивился парикмахер. — С Рузвельтом и Черчиллем! Сегодня конференция Большой тройки». Вот, — закончил Романов. — За что купили, за то и продаем.
Мы смущенно переглянулись.
— А ведь похоже на правду, — пробормотал Глушаев.
— А это и есть правда! — вставил Белоус. — Что я врать, что ли, буду?
— Ладно, пошли, — сказал я, вставая. — Где там наш проводник?
Мы вышли на улицу уже с каким-то новым, приподнятым чувством. Мы понимали: сейчас свершается процесс творения Истории, и одно то, что Рузвельт и Черчилль согласились на эту встречу, ярче всяких слов говорило, что они обеспокоены успехами советских войск на фронте. И слова парикмахера: «Вот наш шах!» — не случайные слова. Оценка тут дана безошибочно: авторитет Советского Союза — на должной высоте!
Мы были так взволнованы, что не заметили, как вышли на проезжую часть оживленного перекрестка. Завизжали покрышки тормозящих машин, и вокруг нас сразу же образовался затор.
Крайне смущенные, мы бросились назад. Мы ожидали гневных реплик и жестов, но — что это? Вместо рассерженных лиц — широкие улыбки. Шоферы, высунувшись из кабин, доброжелательно махали нам руками:
— Проходите! Проходите!
Мы показывали жестом:
— Проезжайте! Проезжайте!
Тогда водители стали что-то дружно скандировать. Заулыбались прохожие на тротуарах, и один из них, пожилой персиянин в больших роговых очках, сказал по-русски:
— Идите, идите, молодые люди! Они кричат, что не поедут, пока вы не пройдете.
Мы подчинились. И лишь сделали первые шаги, как все умолкло. Стало так тихо, что было слышно, как цокали подковки наших сапог. Мы шли в каком-то опьянении. Чувство гордости за родину переполняло нас. Это было необыкновенно сильное чувство!
Перешли улицу, обернулись. Пальцы сами сжались в замок, в символ единения и дружбы. Мы подняли руки над головой: «Спасибо! Спасибо!»
Затор рассосался. Машины разъехались.